Избранное
Шрифт:
ЧАТТЕРТОН. Завтра будет восемнадцать.
КВАКЕР. Бедный мальчик!
чаттертон. Бедный — да, мальчик — нет. Я живу уже десять веков.
КВАКЕР. Даже этого слишком мало, чтобы познать хоть половину зла, таящегося в людях. А всеобъемлющее знание — несчастье.
чаттертон. Выходит, я — великий ученый... А мне думалось — миссис Белл здесь. Я только что дописал письмо, которое недешево мне стоило.
квакер. Боюсь, ты чрезмерно добр. Я тебя не раз предупреждал: опасайся этого. Люди делятся на мучеников и палачей. И ты и мать этой девочки всегда будете мучениками.
чаттертон (с неудержимым порывом). Доброта делает человека жертвой, лишь пока он этого хочет: избавление зависит
квакер. Что ты имеешь в виду?
чаттертон (целуя Рейчел, задушевным топом). Не пугать же нам девочку, да и мать может услышать. квакер. Не услышит: над нею гремит голос погрубее, чем твой. (В сторону.) Уже в третий раз упоминает о ней! чаттертон (опираясь на кресло квакера). Вот вы браните меня, но ответьте: почему нельзя последовать влечению души, раз уж ты собрался выйти из опостылевшей игры? Что до меня, я решил отбросить притворство, до конца быть самим собой, следовать велениям сердца как в любви, так и в ненависти и покоряться тому, что возвел для себя в закон. Зачем прикидываться непреклонным, если ты снисходителен? Под моей напускной суровостью все равно проступит сострадательная улыбка: мое истинное лицо не скроет никакая маска. Все вокруг предают меня, я вижу это, но позволяю себя обманывать из презрения к себе: мне просто лень защищаться. Я даже завидую иным, когда замечаю, как радует их победа надо мной, добытая самыми нехитрыми уловками; моя жизнь настолько мне безразлична, что, разглядев издали, как подобные люди плетут свои сети, я даже не нагнусь, чтобы порвать хоть одну нитку. Я отомщен уже тем, что сознаю их низость: это возвышает меня в собственных глазах. Мне кажется, провидение недолго будет мириться с таким порядком вещей. Была же у него какая-то цель, когда оно создавало меня! Вправе ли я противостать ему и силиться переделать мир? Мне ли перечить богу?
квакер. Вечные мечтания подавили в тебе способность действовать.
чаттертон. Не все ли равно, если час моих мечтаний приносит больше плодов, чем двадцать дней деятельности других? Кто нас рассудит? Неужели человек обречен всегда работать только руками и труд его ума недостоин уважения? О господи всемогущий, неужели на земле нет науки, кроме науки чисел, и бога, кроме Пифагора? И неужели я должен сказать пламенному вдохновению: «Прочь! Ты бесполезно».
КВАКЕР. У тебя на челе его роковая печать. Я не порицаю тебя, мой мальчик,— я тебя оплакиваю.
ЧАТТЕРТОН (садится). Скажите, добрый квакер: ваша секта, где царят братство и духовное начало, сочувствует тем, кто томится страстью к мысли? Хочу в это верить: вы терпимы со мной, хотя строги к остальным. Это меня успокаивает.
Рейчел взбирается на колени к Чаттертону.
А ведь вот уже три месяца, как я почти счастлив. Здесь не знают моего настоящего имени, не расспрашивают меня о моей жизни и ласковые дети забираются ко мне на колени.
квакер. Люблю тебя за сердечность, друг мой. Ты был бы достоин посещать наши молитвенные собрания, где нет ни суетни идолопоклонников-папистов, ни ребяческого пения протестантов. Люблю тебя, потому что угадываю: тебя все ненавидят. Созерцательная душа раздражает хлопотливых бездельников, заполоняющих землю. Воображение й сосредоточенность — недуги, ни в ком не пробуждающие сострадания. Ты не знаешь даже имени тайных врагов, что рыщут вокруг тебя, но мне известны такие, кому ты особенно ненавистен, потому что непонятен.
чаттертон (пылко). И все-таки, разве я не имею права на любовь своих братьев? Я же день и ночь тружусь для них, ценой неимоверных усилий отыскивая на развалинах прошлого редкие цветы поэзии, которые еще способны дать стойкий аромат, пытаясь украсить английскую корону лишней жемчужиной и ныряя за нею в глубь стольких морей и рек.
Рейчел
Если бы вы знали, сколько я работаю! Я превратил свою комнату в монастырскую келью, благословил и освятил свою жизнь и мысль, притупил свое зрение и притушил в своих глазах свет нашего столетия, воспитал в себе простодушие, научился понимать детский лепет старины и писать полу-саксонские-полуфранцузские стихи, как писал король Гарольд герцогу Вильгельму. А потом, как святую, упокоил религиозную музу десятого века в драгоценной раке. Эту раку разбили бы, если бы узнали, что она изваяна моими руками. Но я выдал ее за творение никогда не существовавшего монаха, которому дал имя Раули,— и перед нею склонились.
квакер. Да, люди любят оживлять мертвых и умерщвлять живых.
чаттертон. Тем не менее мое авторство раскрылось. Уничтожить книгу было уже нельзя, и ее оставили жить. Но она принесла мне некоторую известность, и отныне я могу заниматься только одним — писать стихи. Я пробовал переломить себя — безуспешно. Мне советовали посвятить себя точным наукам. Я пытался, но не преуспел. Да простят люди богу, что он сотворил меня вот таким. Что это — избыток сил или постыдная слабость? Не знаю, но я так и не сумел загнать в узкое и ровное русло неистовый поток своего воображения: вопреки всем моим стараниям оно вечно выходит из берегов. Я оказался неспособен выполнять бесконечные подсчеты, сам бросил их и, признав, что разум мой побежден цифрой, решил жить за счет тела. Увы, мой друг! И здесь — опять разочарование, опять унижения! Мне, изнуренному с детства бессонными ночами, не под силу тяжелый труд матроса или солдата, даже более легкий — на фабрике. (С невольным волнением встает.) Но будь я могуч, как Геркулес, и тогда меж работой и мною будет стоять мой исконный враг, рожденный на свет вместе со мной и, наверно, нашедший себе приют еще в моей колыбели, злая фея по имени Отрешенность, короче, Поэзия. Она для меня во всем, она дает мне все
и все отнимает, все облекает очарованием и все разрушает, спасает меня... и губит! квакер. Что же ты теперь делаешь?
чаттертон. Сам не знаю. Пишу. Зачем? Тоже не знаю... Так надо. (Не слушая больше квакера, падает на стул, смотрит на Рейчел и подзывает ее.) квакер. Недуг неизлечим. чаттертон. Мой?
КВАКЕР. Нет, всего человечества. Повинуясь голосу сердца, ты по доброте душевной жалеешь тех, кто внушает тебе: «Стань иным!» А я, повинуясь голосу разума, презираю их, потому что слова их значат: «Не засти нам солнце. Тебе нет места под ним». Пусть лечит их тот, кто может. На себя я надеюсь мало, но по крайней мере в покое их не оставлю. чаттертон (все это время говоривший вполголоса с Рейчел, громко). Значит, у тебя нет больше Библии? А где твоя матушка? квакер (поднимаясь). Не пройдешься ли со мной? чаттертон (к Рейчел). Куда же вы дели Библию, мисс Рейчел? квакер. Разве ты не слышишь, как беснуется хозяин? Прислушайся.
ДЖОН БЕЛЛ (за стеной). Я этого не потерплю. Нет-нет, так дальше нельзя, сударыня.
квакер (поспешно беря свою шляпу и трость, Чаттертону). У тебя глаза покраснели, тебе надо пройтись. Идем. Утренняя прохлада освежит тебя после бессонной ночи. чаттертон (глядя на входящую Китти Белл). Эта женщина, видимо, очень несчастна.
квакер. Это никого не касается. Уйдем, сейчас ее никто не должен видеть. Оставь ключ от своей комнаты: она его приберет. В каждой семье бывает такое, чего не следует замечать. Идем. Она уже здесь.