Избранное
Шрифт:
De profundis clamavi…
De profundis clamavi… [41]
Призри, услышь меня, Господи боже мой! [Просвети очи мои, да не усну я сном смертным.] Ибо день, когда вкушаешь от него, станет днем смерти твоей. [Не радуйся смерти ближнего твоего, ибо смерть общий удел наш.] Смерть и ад вырваны из геенны огненной, и пришла другая смерть. [Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня и, чего я боялся, то и пришло ко мне.] Сожаления достоин тот, который обольщается богатством своим. [Открылись ли для тебя врата смерти?] Начало всякого греха жена, и от жены погибель наша. Узрел ли ты врата мрака? [Творит господь суд обиженным и исцеляет сокрушенных сердцем.] И какие плоды собрали вы тогда. [И постыдились они теперь, ибо смерть конец их.] Ибо желание плоти есть смерть.
Слово господне, жизнь и обетование смерти,
Из глубины взываю к тебе, Господи,
Да будут уши твои внимательны,
Если ты будешь замечать беззакония,
Господи,
Надеюсь на Господа,
Надеется душа моя
молитвы и сожжение, речи и погребение, ты представишь себе вопреки желанию - эти ритуалы, эти церемонии, эти последние заботы: похороны, кремацию, бальзамирование. Тебя положат на высокий постамент, чтобы не земля, а воздух разрушал твои останки; тебя заточат в гробницу рядом с твоими мертвыми рабами, тебя будут оплакивать наемные плакальщицы, с тобою похоронят самое для тебя дорогое, твоих спутников, твои черные драгоценности: бессонные ночи,
rйquiem aeternam, dona eis, Domine, de profundis clamavi, Domine… [42]
голос Лауры, говорившей об этом… Она сидит на полу, обхватив колени и держа в руках маленькую книжечку… Она говорит, что все может» оказаться смертельным для нас, даже то, что дает нам жизнь… говорит, что, раз мы не можем избавиться от смерти, нищеты, невежества, лучше не думать о них ради своего счастья… говорит, что страх внушает лишь внезапная смерть, и поэтому в домах власть имущих живут исповедники… Она говорит: будь человеком, бойся смерти не в опасности, а вне опасности… говорит, что неизбежность смерти - это неизбежность свободы… говорит, что неслышно подкрадывается холодная смерть, говорит: не пощадят тебя часы, те часы, что червячками точат твои дни… говорит, показывая мне, как разрубить гордиев узел… говорит, что моя дверь в жизнь - это тяжелая дверь сейфа… говорит: не миновать мне ста смертей, потому что я жду только жизни… говорит, что любить человека - это жить, даже когда бог хочет лишить тебя жизни… говорит: зачем все эти сокровища, вассалы, слуги?…
Зачем? Зачем? Чтобы над тобой пели и голосили, чтобы тебя оплакивали. Все равно им не достанутся эти роскошные скульптуры, великолепные инкрустации, золотые и гипсовые статуэтки, костяные и черепаховые шкатулки, узорные задвижки и ручки, сундуки с филенками и железными кольцами, скамьи из душистой древесины аякауите, старинные стулья, барочные лепные украшения, кресла с изогнутыми спинками, потолочные резвые балки, многоцветные ростры, медные декоративные гвозди, выделанные шкуры, мебель на тонких гнутых ножках, тканные серебром гобелены, обитые шелком кресла, обтянутые бархатом оттоманки, огромные обеденные столы, кубки и амфоры, ломберные столики, кровати под балдахинами с тончайшим льняным бельем, столбики с каннелюрами, гербы и виньетки, пушистые ковры, железные замки, старые, потрескавшиеся картины, шелк и кашемир, шерсть и парча, хрусталь, канделябры, посуда, расписанная вручную, перекрытия красного дерева - нет, до этого они не дотронутся, это останется твоим.
Ты протянешь к своим вещам руку и уронишь ее: в один прекрасный день, хотя это будет не совсем обычный день. Три или четыре года тому назад - уже- трудно вспомнить когда. Будешь вспоминать, просто чтобы вспомнить. Нет, вспомнишь о нем потому, что этот день сам придет тебе на память - особый день, торжественный день, отмеченный в календаре красной цифрой. Это будет день - ты сам тогда об этом подумаешь,- когда люди, имена, слова, дела ушедшего времени снова ворвутся в твою жизнь, шумно взламывая земную твердь. В тот вечер ты будешь встречать Новый год. Ты с трудом ухватишься подагрическими пальцами за железные перила лестницы. Другую руку уронишь в карман домашнего халата и, тяжело ступая, пойдешь вниз по лестнице. Протянешь руку…
( 31 декабря 1955 года )
Он с трудом ухватился за железные перила лестницы. Другую руку уронил в карман домашнего халата и, тяжело ступая, пошел вниз, не глядя на ниши, в которых красовались мексиканские святые девы - Гвадалупе, Сапопан, Ремедиос. Лучи заходящего солнца, проникая сквозь витражи, золотым пламенем обдавали парчу, серебрили пышные юбки, напоминавшие Паруса, зажигали мореное дерево толстых балок, освещали профиль мужчины. В красном халате, надетом поверх белоснежной рубашки с «бабочкой», он походил на старого усталого фокусника и думал о том, что в этот вечер повторится представление, некогда таившее в себе странное очарование. И сегодня придется смотреть на те же лица, слушать те же речи, которые из года в год звучат на празднике святого Сильвестра в его огромном доме, в Койоакане.
Шаги гулко раздавались по каменному полу. Уже трудно было скрывать дрожь в ногах, тяжело ступавших в тесных черных лаковых туфлях. Высокий старик с широкой грудью и висевшими, как плети, нервными руками, изборожденными толстыми венами, медленно и неуверенно брел но светлым коридорам, приминая ворсистые ковры, глядясь в потускневшие зеркала и стекла старинных комодов, мимоходом поглаживая пальцами узорные задвижки и ручки, резные сундуки с железными замками, скамьи из душистой древесины аякауите, великолепные инкрустации.
Слуга распахнул перед ним дверь зала. Старик в последний раз остановился перед зеркалом и поправил «бабочку». Пригладил ладонью редкие завитки седых волос над высоким лбом, сжал челюсти, чтобы посадить на место зубные протезы, и вошел в гостиную - огромный зал, где блестел пол из полированного кедра, для танцев освобожденный от ковров, и на стенах красовались картины колониальных времен, изображавшие святых. Двери и окна зала выходили на кирпичную террасу, в сад с клумбами.
В глубине зала его ждали фотографы, окружившие кресло, обитое зеленым Дамаском, над которым висел на цепи огромный канделябр. Часы на камине пробили семь. Огонь, зажженный в эти холодные дни, освещал придвинутые к очагу кожаные пуфы. Он кивнул головой в знак приветствия и сел в кресло, поправив накрахмаленную сорочку и пикейные манжеты. Другой слуга подвел к нему двух серых псов с розовыми деснами и печальными глазами, передал гладкие поводки в руки хозяина. Красивые, отделанные бронзой ошейники поблескивали под ярким светом. Он поднял голову и снова сжал челюсти. В отблесках пламени камина его большая седая голова казалась совсем белой. Фотографы просили его принять разные позы, а он все старался пригладить волосы и расправить пальцами две тяжелые складки, сбегавшие вниз от ноздрей. Только на широких скулах кожа сохраняла упругость, хотя и там морщины ткали свою сеть, сбегая с век, которые все глубже проваливались в глазницы, где притаились глаза, не то насмешливые, не то горестные,- зеленоватые ирисы в дряблых наплывах кожи.
Один из псов залаял, рванулся вперед. Вспышка блица осветила суровое, недовольное лицо хозяина в тот момент, когда рывок собаки заставил его резко приподняться в кресле. Остальные фотографы с осуждением посмотрели на того, кто сделал снимок. Виновный вынул черный прямоугольник из камеры и молча отдал другому фотографу.
Когда фотографы вышли, он протянул дрожащую руку к массивному столику и взял из серебряной шкатулки сигарету с фильтром. С трудом раскурил ее и медленно оглядел, одобрительно покачивая головой, собрание старинных картин, писанных маслом и покрытых лаком, на которые падали яркие пятна света, скрадывая некоторые детали, зато подчеркивая общий желто-красный колорит. Он погладил шелковую ручку кресла и вдохнул отфильтрованный дым. Бесшумно приблизился слуга и спросил, не подать ли чего-нибудь. Он кивнул и попросил самого сухого «мартини». Слуга раздвинул в стене дверцы из полированного кедра и открыл застекленный шкафчик. Там красовались бутылки с напитками - опаловым, изумрудно-зеленым, красным, прозрачно-белым - и разноцветными этикетками: «шартрез», «пеперминт», «аквавит», «вермут», «курвуазье», «лонг-джон», «кальвадос», «арманьяк», «бееровка», «перно» - и ряды хрустальных бокалов, толстых и граненых, тонких и звенящих. Ему подали бокал. Он распорядился, чтобы слуга принес из погреба три сорта вина для ужина. Затем вытянул ноги и стал думать, с какой тщательностью он перестроил свое жилище и предусмотрел все удобства в этом своем доме. Пусть Каталина живет в огромном особняке в Лас-Ломас, лишенном,, как и все дома миллионеров, индивидуальности. Он предпочитал эти старые, двухвековые стены из камня и тесонтле [91] , таинственным образом приближавшие его к событиям прошлого, к земле, с которой не хотелось расставаться. Да, конечно, во всем этом была какая-то подмена, магический трюк. И все же дерево, камень, решетки, лепные украшения, инкрустации, карнизы и простенки, резные стулья и массивные столы словно сговорились своим видом напоминать ему сцены, ощущения, переживания молодости, окутывая их легкой дымкой грусти.
Лилия была недовольна, но Лилия никогда этого не поймет. Что могут сказать молодой девушке старые балки на потолке? А оконная решетка, потускневшая от ржавчины? А великолепная риза над камином, тканная золотом и шитая серебряными нитями? А запах аякауите, исходивший от деревянных сундуков? А блеск вымытых деревенских изразцов на кухне? Архиепископские стулья в столовой? Было что-то захватывающее, чувственное, восхитительное в обладании такими вещами - как и деньгами и всем тем, что дает богатство. О, какое удовольствие могут доставить неодушевленные предметы, какую радость, какое тонкое наслаждение… Только один раз в год любовались всем этим люди, приглашенные на знаменитый прием в канун Нового года… Этот день вдвойне веселил ему душу, потому что гости должны были видеть здесь его настоящий дом и вспоминать об одинокой Каталине, которая вместе с теми - с Тересой, с идиотом Херардо - ужинала в это самое время в особняке на Лас-Ломас… А он представлял Лилию в качестве хозяйки и открывал двери в голубую столовую с голубой посудой, голубыми льняными скатертями, голубыми стенами… где льются вина и плывут огромные блюда, полные нежного мяса, красной рыбы, аппетитных креветок, невиданных приправ, сластей…