Избранное
Шрифт:
Какого черта нарушают его покой? Послышалось вялое шарканье. Это Лилия. Ее рука с бледными - без лака - ногтями приоткрыла дверь гостиной. Лицо лоснится от крема. Она хочет знать, подойдет ли ее розовое платье для праздничного вечера. Она не хочет попасть впросак, как это было в прошлом году, и стать предметом насмешек. А, он уже пьет! Почему не предложит и ей рюмочку? Ох, как надоело это недоверие, этот запертый на замок бар, этот нахальный слуга, не признающий за нею права входить в винный погреб. Скучно ли ей? Будто бы он не знает. Она хотела бы скорее стать старой и уродливой, чтобы он ее выгнал в шею и не мешал жить в свое удовольствие. Никто ее не держит? И как же, мол, без денег, без роскоши, без большого дома? Да, много денег, много роскоши, но нет радости, нет развлечений, нет возможности даже рюмочку выпить. Конечно, она его очень любит. Она ему тысячу раз об этом говорила. Женщины ко всему привыкают, если к ним относиться ласково. Их может привязать и пылкая страсть, и отеческая любовь. Конечно, она его любит, еще бы… Скоро уже восемь лет, как они живут вместе, а он никогда не устраивал сцен, не бранил… Ничто ее не удерживает… А? Неплохо было бы ей еще с кем-нибудь завести романчик? Ну да. Он думает, она такая дура. Да, конечно, она никогда не понимала шуток. Пусть так, но она прекрасно понимает что к чему… Никто не вечен… Уже и гусиные лапки вокруг глаз… И фигура… Но он тоже к ней привык, правда? В его возрасте трудно было бы начинать все сначала. Несмотря на миллионы… Не так-то просто найти бабу, ее поискать надо… Они, подлюги, знают сотни уловок, умеют выделывать такие штучки… всю душу измотают… тут вам и да, и нет, и поманят, и за нос поводят, и все такое!… В общем, знают, как старика дураком выставить… Ясное дело, она-то поудобнее… И не жалуется - уж куда там. Ей даже льстят новогодние приемы и поздравления. Да и любит его, ей-богу,- уж очень привыкла к нему… Но все же ужасно скучно!… Ну что тут плохого - завести себе подружек, поехать в кои веки поразвлечься… или раз в неделю выпить рюмочку?…
Он сидел неподвижно. Никто не давал ей права болтать эту оскорбительную чепуху, но какая-то вялость, расслабленность… совершенно ему не свойственная… заставляла его, замерев с бокалом «мартини» в одеревеневших пальцах… слушать глупости этой женщины, становившейся с каждым днем все более вульгарной и… впрочем, нет, она еще аппетитна, хотя и невыносима… Как же подчинить ее своей власти? Все, над чем он властвовал, подчинялось теперь по инерции какой-то видимости… силе былых лет… Лилия могла уйти… При этой мысли сжалось сердце… трудно преодолеть себя… этот страх. Едва ли найдется другая… Остаться одному… Он с трудом пошевелил пальцами, кистью, локтем, и на ковер упала пепельница, рассыпались окурки с желтыми фильтрами, разлетелся пепел - белая пыль, черно-серые чешуйки. Он нагнулся, тяжело дыша.
– Не нагибайся. Одну минутку, я позову Серафина.
– Позови.
Возможно… Ей скучно с ним. Но не боязно, не противно… Вечно лезут в голову какие-то сомнения… Невольный прилив нежности заставил его повернуть голову и посмотреть на нее.
Она глядела на него с порога… Обиженная, милая. Крашеные волосы пепельного цвета, смуглая кожа… Ей тоже некуда отступать… не вернуть былого. И это их уравнивает, хотя возраст и характеры разделяют… К чему сцены? Он устал. Вот и все. Так решили воля и судьба… Вот и все… К черту воспоминания. Не надо новых вещей, новых имен. Он снова погладил шелковую ручку кресла. Окурки и рассыпанный пепел плохо пахли, А Лилия стояла, обратив к нему лицо, намазанное кремом. Она - у двери. Он - в кресле, обитом Дамаском.
Вздохнув, она пошла, лениво шаркая, в спальню, а он сидел в кресле, ни о чем не думая, до тех пор, пока не стемнело и в стеклянной двери, ведущей в сад, не появилось его поразительно отчетливое отражение.
Слуга принес смокинг, платок и флакон одеколона. Старик приподнялся и позволил себя одеть, затем развернул платок, который слуга обрызгал ароматической жидкостью. Когда он засовывал платок в карман на груди, их взгляды встретились, слуга опустил глаза. Не надо. К чему думать о том, что мог чувствовать этот человек?
– Серафин, живо окурки…
Он встал, опираясь обеими руками на кресло. Сделал несколько шагов по направлению к камину, погладил толедские щипцы и почувствовал на лице и руках дыхание огня. Потом пошел к дверям, услышав гул голосов - восторженных, восхищенных,- доносившихся из вестибюля. Серафин подбирал последние окурки.
Он приказал усилить огонь, и семья Регулес вошла в ту минуту, когда слуга орудовал щипцами и огромное пламя взвилось к дымоходу. В дверях столовой показался другой слуга, с лакированным подносом в руках. Роберто Регулес потянулся за бокалом, а молодожены - Бетина и ее супруг, молодой Себальос,- взявшись за руки, пошли по гостиной, восторгаясь старинными картинами, золотыми и гипсовыми статуэтками, великолепными статуями, барочными лепными украшениями, витыми балками, многоцветными рострами.
Он стоял спиной к двери, когда раздался звон разбитого стакана - как треск лопнувшего колокола - и прозвучал насмешливый голос Лилии. Старик и гости увидели растрепанную женщину, которая заглядывала в гостиную, держась за ручку двери, и выкрикивала:
– Дурак, идиот!… Счастливого Нового года!… Не беспокойся, старикашка, через час я отойду и явлюсь… Ни в одном глазу… Я только хотела тебе сказать, что решила провести Новый год очень приятно, просто даже… ужасно приятно!…
Он направился к ней нетвердой, тяжелой походкой, а она продолжала кричать:
– Мне надоело целые дни смотреть телевизор… У, старикашка!
С каждым его шагом голос Лилии становился все более визгливым:
– Я уже наизусть знаю все истории с ковбоями… бах-бах. Маршал из Аризоны… лагерь краснокожих… бах-бах. Мне уже снятся эти крики… У, старикашка!… Пейте «пепси»… Одно и то же… Старикашка… Удобно и спокойно… Страхуй жизнь…
Узловатые пальцы ударили по лоснящейся от крема щеке, и крашеные локоны упали на глаза Лилии. Она замерла. А потом медленно пошла прочь, схватившись рукою за щеку. Он вернулся к Регулесам и Хайме Себальосу. Высоко подняв голову, несколько мгновений пристально смотрел в глаза каждому из них. Регулес пил виски, опустив взгляд в стакан. Бетина улыбнулась и подошла к хозяину дома с сигаретой в руках, как бы прося огня.
– Где вы достали этот ларец?
Старик отвернулся, а слуга Серафин зажег спичку у самого лица девушки, и ей пришлось отстранить голову от груди старика и отойти. Из холла, где скрылась Лилия, выходили музыканты, закутанные в шарфы, дрожащие от холода. Хайме Себальос защелкал пальцами и повернулся на каблуках, как испанский танцор.
На столе с ножками в виде дельфинов, под бронзовыми канделябрами громоздились куропатки в растопленном сале и в соусе из старого вина, мерланы в листьях таррагонской горчицы, Дикие утки в апельсиновых корках, разбухшие от икры карпы, каталонское заливное с маслинами, жареные цыплята в маконском вине, фаршированные голуби с пюре из артишоков, многоугольные чаши с кусками льда, розовые лангусты в ожерельях из лимонных долек, шампиньоны с томатами, байоннская ветчина, жаркое в арманьяке, гусиные шейки, начиненные свиным паштетом, пюре из каштанов, подливы из печеных яблок с орехами, соусы - луковый, апельсиновый, чесночный и фисташковый, с миндалем и креветками.
И когда открылась резная дверь - с рогами изобилия и толстозадыми ангелочками,- сделанная в монастыре Керетаро, в глазах старика блеснул едва уловимый огонек, а потом всякий раз, как слуга - под звон вилок и ножей о голубую посуду - подносил дрезденское блюдо к кому-либо из ста приглашенных, у него вырывался резкий хриплый смех. Хрустальные бокалы тянулись к бутылям в руках лакеев. Он приказал открыть портьеры, которые драпировали витраж, отделявший зал от сада,- за стеклом торчали оголенные хрупкие сливовые и черешневые деревца, белые статуи из монастырского камня: львы, ангелы, монахи, переселившиеся сюда из дворцов и монастырей времен вице-королевства. Вспыхнул фейерверк: огромный огненный замок на зимнем небосводе, ясном и далеком; белая искрящаяся молния пронзила красную вуаль и желтый веер зигзагов; фонтан разбрызгал в ночи кровоточащие раны; монархи рассыпали свои золотые ордена на черном сукне тьмы и устремили свои сверкающие кареты к светилам в ночном трауре. Он засмеялся, не размыкая губ, и смех его походил на рычание.
Опустевшие блюда снова и снова наполнялись дичью, креветками и крабами, сочными кусками мяса. Голые руки мелькали вокруг старика, утонувшего в глубоком старинном кресле, роскошно инкрустированном, покрытом замысловатой резьбой. Он улавливал аромат надушенных женщин, смотрел на их глубокие декольте, выбритые подмышки, отягченные брильянтами мочки ушей, белые шеи и тонкие талии, от которых подымались волны шелка, золотой парчи, тафты; вдыхал знакомый запах лаванды и дымящих сигарет, губной помады и пудры, женских туфель и пролитого коньяка, плохого пищеварения и лака для ногтей.