Избранное
Шрифт:
— Пускай бы одевались. Все перезнобятся, изболеют, партизаники. Полпуда одного гусиного жиру изведешь.
— А зачем гусиный жир? — спросил Олег.
— Носы да ухи оттирать. А ты чего же, умник, не почесал? — спросила тетя Катя вдруг сердито.
— Я видел самолеты не такие. Мне бегать нечего, — сказал Олег.
— Ишь ты, — усомнилась тетя Катя. — А я вот и не видела, да не побегу. Толку-то что, летит себе нечистая сила по небесам.
— Сейчас промерзнут и вернутся, — сказала Анисья Викторовна и пошла в школу.
— Надо брать пальто и тащить им навстречу, — сказал директор. — Я приказываю.
Школьники между тем с трудом одолевали снега. Некоторые уже останавливались, топтались, поглядывали назад, словно оттуда, от самолета, по ним стреляли.
Первыми побежали девочки. Они проскакивали в раздевалку, хватали одно-два пальто и торопились назад. Только Наташа еще шла по полю за мальчишками, но и она уже не раз останавливалась. К ней подбежала Зина с Енькиным пальто на плече. Наташа взяла у нее пальто, накинула его на голову и пошла к самолету.
Но мальчишки тоже обращались в бегство. Они сначала просто тащились назад неуверенно и стыдливо. Потом побежали, закрывая головы пиджаками, уши ладонями, носы пряча в кулак.
— Фрицы, — говорила уборщица, — чистые фрицы.
Енька вернулся последним. Они шли с Наташей, накрыв головы Енькиным пальто и победоносно глядя из-под него на всех.
Школа превратилась в лазарет. А учителя растирали жиром ребячьи уши, носы, пальцы. Уборщица принесла из дома кринку гусиного жира. Только Анисья Викторовна сидела на подоконнике, ухмылялась и тихонько наигрывала на баяне песенку о «Варяге».
Зина линейкой подцепила из кринки мягкий текучий жир и подошла к Федьке Ковырину. Федька сидел на парте и пытался обоими глазами смотреть на собственный нос, нос Федьки стремительно вздувался.
— Опусти хоть голову, путешественник, — сказала Зина, размазывая жир по ладоням.
Федька посмотрел на Зину круглыми заячьими глазами и опустил голову.
Наташа стояла возле окна спиной к ребятам и смотрела, как Анисья Викторовна играет на баяне.
Откуда-то появился Олег и принялся жиром растирать Еньке палец. Он растирал осторожно и плотно. Палец несколько раз кольнуло изнутри, потом по нему пошел жар.
— Хорошо еще отделался, — сказал Олег.
— А ты вообще отделался, — сказал Енька, — возле школы потоптался.
— Я ведь уже видел самолеты, — улыбнулся Олег. — Чего мне бегать. Я еще не такие видел, настоящие. Бомбардировщики.
— Ну и что же, — насупился Енька. — Зато ничего не знаешь.
— А чего мне надо знать?
— Чего? Зачем, например, самолет прилетел? Знаешь?
— Нет.
— Врача привез. Калину резать будут.
— Зачем же это? — удивился Олег.
— Значит, надо. Больна, значит. Я ее сегодня за деревней совсем встретил мертвую. Видно, тиф какой-нибудь. Говорят, по деревням тиф пошел.
— При тифе не режут. Может, у нее аппендицит.
— Может, и это. Только, видишь, без внимания не оставили. Врач из города прилетел. Митьке написать надо, чтобы знал он, как ее тут ухаживают.
Подошла Зина и тихо спросила:
— Калину?
— Ага.
— Жалко ее, красивая какая, — сказала Зина.
— При чем тут красивая, — сказал Енька. — Не от красоты же она заболела.
— Как Олегова бабушка недавно говорила: красивым на свете всем не везет, — сказала Зина.
— Вот тебе и не повезет, — сказал Енька.
— Какая я красивая, я другая.
Олег растирал Еньке палец и смотрел на Зину.
Вечером дядя Саша долго не возвращался с работы. Дед сидел злой и поигрывал вдоль стола костяшками пальцев. Бабушка лежала на печке. Олег смотрел в окно.
Под крышей потрескивали сосульки. Вставал напротив за Наташиным двором узкий месяц, пронзительно-алый. Месяц поднимался прямо из колодца, из-под висячей бадьи. Под месяцем заскрипели шаги. Показался дядя Саша.
Дед встал и вышел из дому. Олег видел, как дед под окнами быстро прошел к дяде Саше навстречу и ударил его кулаком в лицо. Дядя Саша опустил голову и что-то негромко сказал деду. Дед еще раз поднял руку, но не ударил, а плюнул в снег и выругался.
Бабушка слезла с печки, накинула длинный черный платок и тоже вышла. Они о чем-то долго разговаривали в сенях втроем. И Олег слышал, как дядя Саша все повторял:
— Честное слово. Честное слово, для чего мне врать…
Наташа скакала верхом, высоко взмахивая руками, подпрыгивая в седле и задыхаясь от влажного теплого ветра. Она скакала вдоль свежей пашни, по которой деловито расхаживали грачи, от которой поднимался запах сырого хлеба, а дальше — за пашней — тянулись леса. Над серыми чащами еще не облиственных берез горизонтом шли облака. А конь шел высоко в небе, поверх облаков и навстречу им.
«Хоп!» — говорила Наташа, высоко подскакивая в седле и поправляя юбку. «Хоп», — говорила она. Конь отвечал ей, отвечал похрапывающим коротким звуком. И звук этот был похож на «хоп».
Конь шел по лужам, и брызги летели ему под брюхо. Брызги летели на растопыренные Наташины сапоги и грохотали по голенищам, как горох.
«Хоп!» — говорила Наташа.
Конь отвечал ей.
«Хоп!» — говорила Наташа.
Конь скакал поверх облаков, глядел на них сверху. А вдоль облаков тянулись в небе веселые ровные стаи гусей. А в стороне, вытягивая задние ноги, тащила плуг большая лошадь. За лошадью шел небольшой пахарь. «Э-эх!» — кричал он и, приседая, подхлестывал лошадь под брюхо. Потом пахарь остановился, посмотрел из-под руки на Наташу и окликнул.
Наташа привстала на стременах и помахала рукой. Она сняла свою красную косынку, еще привстала и помахала косынкой над головой.
— И-эх! — крикнул пахарь и дальше пошел за плугом. Наташа прямо через пашню шагом поехала к пахарю.
— Здорово, — сказала она.
— Здорово, — сказал пахарь.
— Пашется-пропашется, — сказала Наташа, соскакивая с коня.
— Пропашется-попляшется, — сказал голос Бедняги.
— Здравствуй, Бедняга, — сказала Наташа.
— Здравствуй, девица, — пропел Бедняга. — Поженишиться приехала? Мужичок-то твой, гляди, сколь вымахал. Аж земля, как пуп, лоснится. Таку бы ему силу в поясницу.