Избранное
Шрифт:
Он почувствовал, что вокруг очень много места. Он откинулся к стене и развалил плечи, сознавая, что плечи у него широкие.
— Ты, Калина, богато, как я погляжу, живешь, — проговорил он и вытянул под столом ноги.
— Были б руки, были б ноги, а богатству не избыться, — поглядела на него Калина издали и тоже вытянула ноги. — Бабе, Ень, богатство не порука, житье у нее за пазухой бьется. Еще, что ли, выпьем?
Она налила еще и чокнулась с Енькой. Енька выпил, и Калина приблизилась, а под столом оказалось очень мало места. Под столом теснились ноги Калины, а свои деть стало некуда.
Енька смотрел на Калину и впервые за весь день заметил, что она в майке. Майка, белая, тонкая, обхватывала грудь.
— Ты, Ень, не торопишься? — спросила Калина.
— Куда мне торопиться, я ведь сам по себе, — сказал Енька, свернул цигарку и закурил.
— Вот в моей избе и табаком запахло, — улыбнулась Калина.
Лицо ее горело как самовар, и даже из-за стола слышался жар этот.
— Ты, Ень, смотри, как вымахал, — покачала Калина головой. — Кто бы подумал, что таким парнем станешь.
Енька курил и рассматривал Калину. Калина замолчала и тоже стала разглядывать Еньку мягкими невеселыми глазами. Енька докурил, раздавил цигарку о стол и опять откинулся к стене.
Калина встала, прошлась по комнате и раскачивалась, как под коромыслом. Потом повернулась, подошла к столу и остановилась возле стола. Она стояла близко и обдавала Еньку запахом жаркого сосняка. Калина обеими руками взяла стол за углы, отодвинула его и села Еньке на колени. Еньке стало тяжело, и он не мог дышать. Глаза Калины не мигали и блестели сухо. Енька почувствовал, что его глаза расширяются и до боли натягивают веки. Калина неторопливо прижала к Еньке гладкое лицо и поползла по его подбородку сухой дрожащей щекой.
В это время скрипнула калитка. Калина замерла. Вдоль ограды ступали шаги. Калина встала, зло поправила волосы, толкнула стол на место. Прошел по крыльцу, по сеням и без стука протиснулся в дверь Бедняга.
— Чего тебе? — сказала Калина, стоя среди комнаты.
— На огонек зашел, — сказал Бедняга ласково и сел к столу.
— Какого тебе огонька? — сказала Калина.
— Всякого. — Бедняга посмотрел на Еньку и подмигнул: — Давай закурим, сперва твои, потом мои.
Енька положил на стол табак и газету. Бедняга свертывал цигарку и ни на кого не смотрел.
— Мне домой, — сказал Енька.
— Куда тебе? — сказала Калина. — Сиди да жди.
— Я пошел, — сказал Енька и вышел.
Он вышел в ограду и пожалел. Он встал среди ограды, не решаясь ни уйти, ни вернуться. Постоял, махнул рукой и ушел за калитку. И принялся он шагать взад и вперед по деревне.
Все избы спали. У Калины свет горел. И Енька каждый раз намеревался свернуть, но не сворачивал. Ночь текла сначала медленно, а потом побежала. А потом у Калины свет погас. И Енька приблизился к калитке и долго стоял, грея дыхание. Взошел на крыльцо. Дверь на запоре. Постучал. Никто не отозвался. Постучал еще. Ответа не было.
Енька до рассвета сидел на крыльце и уже по росе отправился домой. Дома огонь уже горел. Мать сидела за столом и читала письмо.
— От отца, — сказала она. — Жив он. Воюет.
Мать сидела в одной рубашке. Видно было, что она не спала, а сейчас поднялась, чтобы письмо еще раз перечитать. Енька хотел подойти и взять письмо, но заробел перед матерью, сидящей за столом в рубашке. Он ушел на сеновал, чтобы спать и не спать до полудня и слышать сквозь дрему, как шумно и спокойно дышит невдалеке под тулупом Олег.
Олег резал во дворе полено. И рядом лежало еще три полешка, гладких, ровных и сухих. Олег резал и посвистывал. Из дома вышла Мария. Она взяла топор, расколола поленья на тонкие ровные щепки, сгребла их в охапку.
— Олег, дома картошку доокучиваешь, — сказала она, — к Саньке пойди поокучивай. С Енькой пойдете.
— Ладно, — сказал Олег и поднял голову. Он посмотрел на Марию и обиженно сказал: — Тетя Маруся, мне ведь нужны эти полешки были.
— Сказал бы, почем я знаю. Новые найдешь.
— А зачем они тебе? — спросила из-за ограды Наташа. — Вы, парни, куда нынче?
— К Саньке окучивать, — сказал Енька.
— И меня окучивать мамка заставила, — сказала Наташа, входя в ограду. — Давайте вместе. Сначала к нам, а потом туда. Или наоборот.
— Ладно, ладно, — сказал Енька, — жирная будешь.
— Я и так жирная, — засмеялась Наташа, хлопая себя по бокам. — Ладно?
— Ладно, пойдем, — сказал Енька, — сначала к Саньке.
— А ты чего тут мастеришь? — Наташа подошла к Олегу.
— Ничего.
— Потом увидишь, — сказал Енька.
Наташа подняла с земли обструганный кусок полена, повертела его и догадливо сказала:
— Да ведь это нога!
— Нога, — сказал Енька.
— А это еще нога.
— Нога, — сказал Енька.
Наташа разглядывала две небольшие деревянные ноги. Ноги были обуты в валенки, а на валенки надеты калоши.
— А это рука, и вот еще рука, — сказала Наташа.
— Ага, — сказал Олег.
— А чего ты выстругиваешь?
— Разве не видишь, голову выстругиваю.
— Я пойду в избу прожигать, — сказал Енька.
И пошел, забрав руки и ноги, выструганные Олегом из полена.
— Олег, а зачем тебе это? — спросила Наташа.
— Увидишь.
— В куклы будешь играть?
— Ага.
— Как маленький, — сказала жалостливо Наташа.
— Пошел отсюда! — загремел в доме голос Марии.
— Подожди ты, — пробурчал Енька.
— Пошел, пошел! Все чадом задымил, снова занавески придется стирать. И так обкурил все, а теперь чадит. Совесть надо иметь.