Избранное
Шрифт:
Попросив веничек, башмачник обмахнул огромные спецсапоги и, пройдя на цыпочках по зеркальному полу, запыхавшимся голосом спросил, где находится телефон.
— Телефон после, — сказал врач сурово, — режут пальцы, а потом к телефону… Сестра, разденьте товарища.
Но товарищ, несмотря на смущенный вид, оказался на редкость упрямым. Сняв плащ, он продолжал настаивать.
— Звиняюсь, — говорил он виноватым глухим топом. — Я по служебному… Я к старшому… К товарищу Мацневу.
И так настойчиво упрашивал, так волновался ночной пациент, что
Все стало понятным, как только парень снял трубку.
— Дайте будку! — закричал башмачник на весь коридор. — Кто? Мацнев? Старшой?.. Ну, что у нас на шестнадцатом? Ничего?.. Ничего… Как ничего? А хопры? Руку отрезало? Кому? Да то ж я сам говорю. Сам Панин. Не руку, а пальцы. Сколько? А чи я доктор, знаю?
Он повернулся с виноватой улыбкой, и стало сразу видно, как наволновался этот странный парень.
— Звиняюсь, — сказал он тише, — я по служебному. Может, и пальцы оставил и там кто знает чего накрошил. Все-таки четырнадцать хопров. И цистерна с бензином.
— Ну и как, — спросил врач, захваченный волнением пациента, — накрошило?
— Не успело, — сказал пациент с облегчением, — полтора метра осталось.
И он стал, морщась, разматывать свою окровавленную культяпку.
…Два пальца спасли, пересадив на них кожу с плеча, третий пришлось ампутировать. Башмачник остался в больнице. Он оказался не слишком разговорчивым собеседником, и каждый раз, когда сиделки расспрашивали о подробностях несчастного случая, спешил перевести беседу на узкотехнические темы.
— Скоба на башмаке укрепляется с внутренней стороны, — говорил он, укачивая руку. — Это раз. Сочтите еще скорость… Километров двадцать… Это два… Вот и вышло.
И только через несколько дней из московской и местных газет в больнице узнали, что «Панин И. М., башмачник первой руки, беспартийный, рождения 1906 года», самоотверженно пожертвовал пальцами, чтобы спасти пятнадцать вагонов. «Самоотверженно» — именно так было сказано о молодом молчаливом башмачнике в выписке из приказа, которую принесли товарищи в больницу.
— Да вы же герой-спартанец без пальца! — воскликнул доктор, воспитанный на классических образцах человеческого мужества. — Муций Сцевола из деревни Терновая!
— Иван Михеевич, — поправила сиделка, знавшая плохую память врача на имена и фамилии.
Она была права. Хрестоматийный римлянин, опустивший руку в огонь, полузабытый герой классных наставников и гимназических латинистов, никак не мог служить мерилом мужества для башмачника. А мужество это, лишенное всякой рисовки, спокойное мужество молодого пролетария, запомнилось всей стране.
В ночь на двадцать третье октября Панин работал на шестнадцатом пути — самом загруженном и опасном участке северной сортировочной горки. Здесь пробегали вагоны ускоренных поездов, холодильники, двухоски с виноградом, с битой дичью, стеклом, новыми автомашинами. Здесь проплывали четырехосные нефтяники, гудели железные, полные углем копры и тяжелые американки с перилами вдоль плоских крыш.
Они бежали то в одиночку, то небольшими стаями, одни стремительно, другие немного медленнее, и вся задача Панина заключалась в том, чтобы отнять у сотен тони металла, скользящих под гору, излишнюю скорость. Вагоны должны были дойти до места назначения, но дойти мягко, не разбив чугунных лбов. Для регулировки служили башмаки. Десятки истертых железных полос с загнутыми краями и приподнятыми концами лежали возле Панина. Их нужно было подкладывать под колеса. Подкладывать так, чтобы башмак не соскользнул от толчка. Не слишком рано и не слишком поздно.
Со стороны это казалось несколько рискованным, но однообразным, не требующим большого расчета занятием. Мерный взмах руки… визг колеса, налетевшего на башмак… пучок искр… и вагон скользит дальше в замедленном темпе. Но это было неверно. Всматриваясь в силуэт, скользящий с горы, нужно было учитывать многое: вес, количество тормозов, тип вагонов, инерцию, температуру, даже погоду… В сильный мороз или дождь башмаки казались смазанными маслом, а в оттепель металл вел себя как напильник, сопротивляясь движению с неожиданной силой.
Двадцать третьего октября башмаки скользили легко. Почти бесшумно пролетали мимо Панина четырехоски. Ночь уже была на исходе, когда башмачник услышал картавый голос рожка. Старший башмачник играл тревогу, предупреждая шестнадцатый путь.
Панин взглянул на горку. Ему показалось, что вместо вагонов летит с погашенными огнями паровоз. Однако в ту же секунду понял, что, возглавляя цепочку вагонов, вниз летит нефтяная цистерна.
— Пятнадцать копров, осторожно. Принимайте! — сказал со столба рупор.
И в наступившей тишине Панин услышал нарастающий железный гул.
По привычке он еще раз осмотрел рельсы. Все было в порядке. Однобортные башмаки стояли на месте. Тревожили только число вагонов и скорость. Впереди под горкой, куда неслись пятнадцать копров, стояли две цистерны с нефтью и четыре товарных вагона.
Позже было установлено, что вагоны были пущены под горку вместо трех тормозов на одном. Еще не зная этого, Панин все же побежал вперед, чтобы в случае надобности подбросить башмак. Но не успел он сделать и десятка шагов, как услышал визг железа… Башмаки были сорваны колесами тяжелых копров. Не сдерживаемые ничем, четырехосные вагоны теперь бесшумно и плавно летели в темноту, вниз, навстречу нефтяным цистернам.
Спотыкаясь о крестовины, Панин бросился вперед.
Рожок на горке продолжал звать на помощь. Но подручный был далеко внизу. Только один Панин, «башмачник первой руки», мчался вдоль рельсов, ища глазами башмак.
Башмак лежал рядом на пятнадцатом пути. Панин на лету рванул его за ручку, и в ту же секунду мимо него бесшумно и плавно промчалась цистерна.
Все было кончено. Через минуту снизу должен был донестись грохот металла, быть может крик товарища, зажатого на тормозной площадке, свет, вспыхнувший от удара цистерны…