Избранное
Шрифт:
Сам Пакконен помнил только последнюю поездку за мякиной. Был сильный ветер. Градусник на крыльце школы показывал -30°. В амбаре, где отец набивал мешки, от сухой и острой пыли у Пакконена зачесались глаза. Он снял рукавицы и смазал веки слюнями.
Потом долго ехали полем. На середине дороги парень уснул, а когда въехали в село, Пакконену почудилось, будто он раскрыл веки в воде. Так мутны стали очертания колокольни и сосен.
Вскоре боль прошла, но глаза продолжали слабеть и слезиться. Мир терял ясность. Сначала исчезли буквы, потом узор полотенца, ветви деревьев, воробьи на снегу, лица родных, облака, даже цвета.
Через неделю Пакконен стал спотыкаться о табуреты, через две он мог ходить только с палкой. А через месяц отец отвел испуганного и присмиревшего парня в петербургскую глазную больницу.
Доктор осмотрел огромные бельма Пакконена и опустил в комнате шторы.
— День или ночь? — спросил он больного.
— Не знаю, — ответил Пакконен.
Было ясно, что парень слеп безнадежно. Никакие промывания и операции уже не смогут вернуть к жизни его мертвые, точно закапанные известью глаза.
С этого дня Пакконен забыл о врачах. Потеряв надежду стать зрячим, он успокоился. К тому же в подвале, где работали девять слепых корзинщиков, было настолько темно, что зрения вовсе не требовалось.
Здесь среди связок ивовых прутьев Пакконен провел пять лет. С шести утра до шести вечера он плел корзины для хозяек и путешественников, химической посуды и пива. Пальцы его, выдубленные соком ивы, стали желты и потеряли чувствительность. При всем желании он не мог прочесть на ощупь ни строчки из огромных книг Брайля [130] . Да и кому была охота тащиться через весь город в читальню слепых за евангелием или вегетарианской брошюрой.
130
Книга для слепых, где буквы заменены выпуклыми точками.
О событиях, происходивших на улице, Пакконену рассказывал знакомый приказчик. От него он узнал, например, что убили какого-то принца, объявлена мобилизация и в соседней мастерской шьют только шинели. Впрочем, о войне Пакконен знал и помимо приказчика. Четыре года он слушал бестолковый грохот повозок и орудий, вопли баб, песни и топот марширующих рот, стук костылей и бесконечные разговоры о Пинских болотах, где снаряды рвали в клочья российскую армию.
Из окна подвала он слышал революцию, ее первые выстрелы, песни, кряхтенье переполненных солдатами грузовиков, обрывки речей, разговоры о Ленине, громыхание сдираемых вывесок, окрики патрулей у мостов — шум бессонного, кипящего Питера.
Недалеко от дома, где жил Пакконен, засели юнкера. Их выбивали трехдюймовками. Под пальцами слепого вздрагивали от залпов оконные стекла. Их дрожь, волнение, которым был наполнен весь город, передались корзинщику. Едва выждав утра, он снова бросился к глазному врачу. Заранее соглашаясь на самую рискованную операцию, он просил вернуть к жизни хотя бы только один глаз. И снова ему терпеливо и вежливо объяснили, что глаза его безнадежны, а медицина не знает чудес.
В непроницаемой темноте прошли для Пакконена двадцать два года — двадцать две огромные ночи. За это время он переселился в городок слепых, из корзинщика стал щеточником, из Ивана — Иваном Адамовичем, полысел, женился и совсем забыл о глазах.
Вместо глаз ему служили наушники. Радио помогло Пакконену больше, чем брайлевские книги, которые он так толком и не научился читать. Не выходя из комнаты, Пакконен посещал зимовщиков Арктики, опускался на дно Черного моря, взбирался на Эльбрус, был молчаливым свидетелем рождения новых заводов, участником колхозных вечеров, ежедневным посетителем оперы и усерднейшим слушателем лекций. Он присутствовал на октябрьских парадах в Москве, узнавал голоса Калинина, Ворошилова, Шмидта. Он слышал Москву, Вену, Челябинск, Лондон, Самару, Филадельфию и Новую Землю, рожок пастуха и миланскую оперу, голос охотника-гольда и грохот моторов самолета «Максим Горький».
Радио было бережливым воспитателем, настойчивым и умелым пропагандистом, постепенно подготовившим Пакконена в партию. В тридцать втором году Иван Пакконен — один из лучших щеточников городка для слепых — стал большевиком.
К этому времени советская медицина научилась совершать если не чудеса, то нечто к этому близкое. Трепанация черепа стала операцией, доступной не только столичным больницам. Швы, наложенные на сердце, перестали числиться клинической редкостью. Рентген, санитарные самолеты, банки с консервированной кровью вошли в широкий обиход медицины. Электронож стал вторгаться в самые неприкосновенные участки человеческого тела. Никому не известные врачи никому не известных больниц блестяще удаляли больные почки, желудки, пересаживали кожу, железы и кости, возвращая пациентам силу, здоровье и молодость.
Бесстрашное искусство хирургии ставило на ноги самых безнадежных, самых обреченных больных, у изголовья которых еще пять-шесть лет назад наиболее оптимистично настроенный врач мог сказать только «mortus».
Не удивительно поэтому, что Курт Владимирович Баг, старейший специалист Офтальмологического института в Ленинграде, осмотрев около тысячи слепых, заинтересовался Пакконеном. Среди сотен ослепших от травмы, бленнореи, трахомы и поражения нервной системы Пакконен был одним из наиболее безнадежных. Двадцать два года в его глаза ни разу не проникал свет. За это время рассосался, исчез объектив человеческого глаза — хрусталик, радужная оболочка срослась с задней поверхностью роговой и окончательно исчезло светоощущение.
Доктор Баг решил пересадить Пакконену взамен пораженной здоровую роговую оболочку. В самой мысли этой ничего нового не было. Еще в прошлом столетии петербугский доктор Штраух пересаживал роговицу собакам и кошкам. Сотни опытов проводились и проводятся в Одесской школе Филатова, у Одинцова в Москве и Орлова в Ростове.
Сам доктор Баг уже десять раз пересаживал своим пациентам трансплантат — тончайшие лоскуты роговицы. Но как бы искусно и тщательно ни была проведена операция, трансплантат не приживался. Лишенная питания роговица быстро мертвела, мутнела, погружая пациента в окончательную, непроницаемую темноту.
Двадцать первого декабря доктор Баг произвел одиннадцатую операцию. Как и в прошлых опытах, были уложены слепой и больной, у которого предстояло ампутировать глаз. Как и раньше, был взят тонкий лоскут роговицы площадью в несколько квадратных миллиметров. Оставалось только перенести трансплантат на расчищенную роговицу Пакконена. И тут выступил на сцену «каротин» Мечниковской больницы, исключительно богатый витамином «А» — продукт переработки моркови. Слава о чудесном действии каротина, обоснованная заключениями физиологов и хирургов, не была до сих пор подтверждена опытами над человеческим глазом. А между тем любому врачу было известно, какую чудесную живучесть приобретают ткани, поддерживаемые каротином, как под действием витамина «А» заживают раны и гаснут воспалительные процессы.