Избранное
Шрифт:
Первый, самый жестокий удар Громовым нанесла кооперация. Она не ожидала покупателей на побережье. Бой был дан за четыреста километров от моря, за Яблоновым хребтом, куда вслед за тунгусами дошли разъездные торги кооперации. И там, на местах, забрасывая бедноте товары, кооперация расплачивалась неслыханно, небывало: за белку — кирпич чая, за черно-бурую лисицу, соболя — в двадцать, тридцать раз больше, чем князь.
Зимой Хабаров имел встречу с партийными и советскими работниками района. Одетый в хороший заграничный костюм, он заговорил на чистом английском языке (след шхун,
— Уверяю вас, вы проторгуетесь… При таких расценках тунгус не станет работать. Он лентяй. Кирпич за белку!.. Сто рублей в месяц пастуху!.. Это безумие…
Угощал чаем, заводил американский патефон, все с приветливо застывшим лицом, и, угощая, должно быть, уже думал о резком повороте своей политики…
Александровы имеют смену — более чуткую, сторожкую, чем они сами. Комсомол округа ведет жестокую борьбу с молодыми кулаками, у которых лисья повадка и волчья отцовская хватка.
Интересен приезжавший на последний родовой съезд молодой князек Трахалев. Это представитель молодого кулацкого фронта, реорганизующийся феодал, скользкий в речах, внешне податливый, даже простодушный. Осторожная молодая лиса в торбасах и богато расшитой кухлянке.
Зная отлично русский язык, он, дипломатничая, разговаривал с секретарем окружкома партии через переводчика.
Трахалев первый выстрелил в собеседника вопросами:
— Почему в правлении АКО нет тунгусов?
— Почему в факториях заведующие сменяются чаще, чем шерсть на оленях? Тунгусы не любят изменять старым скупщикам…
— По какой цене продает Госторг шкуры в Америке?
И засмеялся, блеснув зубами, когда секретарь назвал фамилии тунгусов, работающих в факториях АКО и Союз-золота.
— Их не знают старики. Разве вы доверите исполком прохожему?
— Такие люди не могут иметь авторитета в чужих юрасе…
— А кого бы вы хотели видеть в АКО?
Он улыбнулся, глядя в лицо собеседника предательски ясными глазами, и повторил, не дожидаясь переводчика:
— Они не имеют авторитета…
В юрасе Трахалева американский примус, патефон, отличный мельхиоровый прибор для бритья, но осторожно, по-своему обоснованно, он высказывается против изменения быта якутов, тунгусов, чукчей.
— Разве в чукотских ярангах можно ставить железные печки взамен жировых ламп? Всем известно: она слишком быстро высушивает шкуры, и яранга трескается. Также и чуждая культура в тайге. Она подобна палящей печке в яранге…
Он, бреющийся и чистый, высказывается против больницы, которая «изнеживает людей», против мыла, «ведущего к простуде». Он, побывавший на шхунах Свэнсона, рослый и сытый, зовет свой народ назад, к феодализму, к трахоме, в прошлые столетия…
Только против спирта не высказывается молодой Трахалев. Понятно. На ящик жидкого безумия еще недавно меняли двести, четыреста, пятьсот оленей, за бутылку отдавали лису. На спирте, на нищете тунгусов выросло огромное богатство Громовых.
Голыми руками князьков не возьмешь. В тайге есть феодалы из молодых с высшим образованием.
Они впитали культуру, не растеряв и крохи дедовских заветов. Теперь они
Феодалы еще не потеряли силы, но власть уходит из их рук с пугающей их быстротой, с каждым новым тунгусом — партийцем, комсомольцем, пионером, с каждой тысячей белок, сданных Госторгу, с очередным приемом в больнице культбазы. Быт взрывается изнутри…
Советизация проходит вместе с продвижением нацменов на руководящие посты. Тунгусы и якуты в совучреждениях, кооперации, АКО, Цветмете, отряд пионеров-школьников культбазы — все это только начало, но одновременно и серьезные победы.
Максим Горький писал недавно о громадной воспитательной работе пограничников. Нагаевский контрольный пункт — живая иллюстрация к статьям Горького. Пункт соперничает с культбазой и даже имеет преимущество перед нею. База стационарна, пограничники же полосуют тайгу на нартах за сотни километров.
Нагаевские пограничники первые начали вовлечение тунгусов в партию, первые добились передачи лучших плесов на реках Армань, Тауй, Магадан для тунгусской бедноты и рыболовных артелей.
Недалеко от бухты есть летний пост пограничников, слаженный из жердей и рогож. Он известен, этот рогожный шалаш, за Яблоновым хребтом. Здесь совет, дружеская беседа, книги, всегда горячий самовар.
Пусть знает Осоавиахим: тауйские пограничники, проведя стрельбы в тайге, присоединили к семи миллионам десять тунгусов, призовых стрелков из самой отчаянной голодраной бедноты.
Зимой за двести — триста верст тунгусы приезжают в казарму чаевничать.
Разве это не признак хорошей прочной дружбы?
И еще.
Красноармейцы сагитировали сорокапятилетнего тунгуса сходить в баню. Он разделся и захохотал, увидя, что вода льется из кранов. Сначала тунгус осторожно вымыл только лицо и руки, затем намылился и просидел в бане четыре часа.
Первой постройкой, за которую он взялся в наслеге, была баня с кранами, которые распоряжаются до смешного послушной водой.
И вот последние кунгасы с рельсами и овсом отходят от «Днепростроя». Он стал неожиданно высок, красная полоса у воды поднялась на этаж, лопасти винта торчат наружу.
Лебедки урчат осторожно. Грузят на борт цинготных.
Это расплата, цена пренебрежению к физической работе, цена головотяпству в снабжении в суровых условиях Севера.
…По темной стеклянной воде мы выходим в огромные, до синевы темно-зеленые ворота бухты навстречу холодному рыжему солнцу, волне и ветру.
Идем мимо сбегающей к берегам пустынной тайги. Коршуны неподвижно висят над ней. Она молчалива. Она скалит каменные зубы.
Она ждет нашей близкой атаки.
1931
Столица пролетариата победившего
Сюда, дружище! Ты долго ждал? Да, мы застряли в Мытищах. Электропоезда вправе обгонять запоздавший почтовый. Что нового в Москве? Рассказывай. Выкладывай подробно. Нет, подожди. Ты выходной? Тогда возьмем извозчика, и ты покажешь мне Москву, как самому недоверчивому интуристу.