Избранное
Шрифт:
Насаживая на крючок червяка, Мик все еще улыбался. Дело в том, что отец не знал одной маленькой хитрости. Если повернуться на каблуке и при этом быстро сказать «чесслово, словочес, словочес», то всякое обещание сразу теряет силу. А Мик так и сделал.
Не успели смолкнуть шаги, как хитрец уже перескочил черту и уселся возле самой воды, под большой веселой вербой, на которой скакали дрозды.
Здесь было гораздо уютней. Ветви склонялись так низко, что кончики листьев касались воды. Между больших маслянистых листьев кувшинки, как на лыжах, скользили пауки-бегунки. Река была спокойная, темная, и только полоски света, точно золотой дождь, пробивались сквозь листья и падали на песчаное дно. А что делалось в камышах или под черной корягой, знали одни только щуки.
«Не могу же я падать в новых ботинках, — подумал про себя Мик. — А может быть, лучше их снять? Хорошо бы поболтать ногами в воде…»
Но только что он коснулся шнурков, как поплавок вздрогнул и принялся танцевать. Мик увидел, что целая стая красноперок теребила наживу. Самые смелые набегали с разбега, другие брали червяка брезгливо, точно лекарство, и, быстро выплюнув, отходили в сторонку, а третьи просто ходили вокруг, шевеля от зависти жабрами.
Потом важно подошла какая-то губастая рыба с пятнами на толстой спине. Одним глазом рыба косилась на крючок, а другим — на стрекозу, низко-низко висевшую над рекой. Она нехотя толкнула приманку и вдруг, сверкнув, точно сабля в черной воде, выскочила, схватила стрекозу большим жадным ртом и плюхнулась обратно.
— У-ух! — сказала река, и Мик от испуга едва не выронил прут.
Сменив червяка, он снова закинул удочку. На этот раз поплавок даже не вздрогнул. Видимо, красноперки испугались соседа. Напрасно Мик водил лесу в разные стороны и кидал хлебные крошки в загадочные темные щели между листьев кувшинки. Река точно вымерла.
Так прошел целый час, а быть может, и больше. Солнце перешло на другую сторону реки и заглядывало прямо в глаза, так что поневоле пришлось опустить голову на колени.
Удочка выскользнула. Мик зевнул. Попробуйте не отрываться от поплавка целый час — и вы сами зевнете.
— Пойду-ка лучше к отцу, — сказал он лениво.
И вдруг поплавок трижды подпрыгнул. Мик вскочил.
— Стой! — крикнул он. — Стой! Клю…
И сразу осекся. Река расступилась, и огромная голова поднялась над водой. То был карась! Не карась — карасище! Жабры его сверкали как два больших зеркала, как бочонок вздымалась покрытая тиной спина, а золотые глаза с черной каймой смотрели устало и мудро.
Мик даже не пытался поднять удилище. Все равно он не смог бы вытащить такую добычу.
Карась строго посмотрел на Мика и ворчливо сказал:
— Эй, Мик! Нельзя же так зевать.
— А что? — спросил рыболов.
— Ведь крючок снова пуст.
— Я сейчас насажу, — заторопился Мик, но карась лишь вздохнул.
— Благодарю… Я люблю только синих стрекоз.
Мик нисколько не удивился, что карась разговаривает человеческим языком… Ведь говорят же грачи: «Добр-р… утр-р-р…» И притом у карася такие умные золотые глаза.
— Чего же вы хотите? — спросил он почтительно.
— Я хочу… я хочу… — сказал карась шепотом заговорщика, — видишь ли, здесь столько ушей…
Он покосился на лист кувшинки, на котором отдыхала после обеда старая жаба.
— Бур-р… урлы… ква-ур-р-ква… — ответила обиженно жаба, и Мик угадал: «Не стесняйтесь, болтайте, я буду молчать…»
При этом она прикрыла хитрые глаза, в которых так и светилось любопытство. Мик бесцеремонно столкнул сплетницу в воду. Тайна есть тайна! Только тогда карась оглянулся и тихо спросил:
— А ты можешь драться на саблях?
— Могу! — закричал Мик поспешно. — Конечно, могу.
— Тс-с… тогда спустись в реку… Ко мне…
Мик вспомнил о новых ботинках и курточке:
— Нужно раздеться?
— Лучше в костюме. Набери только воздуха в легкие и молчи. Как рыба молчи.
Это было сказано не совсем точно, но Мику не хотелось обижать карася.
Он молча кивнул головой и стал надуваться. Уж в чем, в чем, а в этом занятии Мик не знал соперников. Он мог сидеть, набрав воздуха, как настоящий водолаз, дольше Гаврика, дольше Мока, дольше толстого Гека, до тех пор, пока секундная стрелка обежит целый круг.
А ради такого случая стоило постараться.
Он надулся что было сил, так что зазвенело в ушах, а глаза спрятались в щелках. Мик стал круглый, как мяч, и, если бы его теперь ударили о землю, он, наверно, взлетел бы до самого облака.
— Хорошо, очень хорошо, — похвалил карась, — а теперь дай руку. — И Мик вошел в теплую воду: сначала по колено, потом по пояс, по горло, а затем и с головой. Все сразу окрасилось в зеленый цвет, точно Мик смотрел сквозь бутылочное стекло. По зеленому небу плыли зеленые облака, зеленое солнце освещало зеленое дно. Камыш казался дремучим, высоким, как лес. А когда они пролезли под черной коряжиной и Мик снова поднял голову, он увидел знакомое доброе лицо отца. Задумчивыми глазами он смотрел на поплавок, а из коротенькой вишневой трубки струился дымок.
Мик тронул крючок, и отец поспешно дернул удилище.
— Опять сорвался, — сказал он с досадой.
Мику очень захотелось крикнуть:
«Пап… Это я», — но он вовремя удержался, вспомнив, что под водой нельзя разговаривать.
— Уа… ы… гыгом? — промычал Мик, что означало: «А куда же мы идем?»
— Конечно, к мельнице, — ответил карась. — Разве ты не знаешь, что щука вот уже сто лет как живет под большим колесом?! Ах да, я должен рассказать тебе все по порядку.
И пока они пробирались в темноте между камышей, карась рассказал Мику очень странную историю.
— …Давно, давно, когда не было даже велосипедов и все люди ходили пешком, на берегу реки жили веселые дровосеки. Целые дни они рубили высокие деревья и пускали плоты по реке, а когда становилось темно, зажигали костры и пели одну и ту же песню:
Николай, давай покурим, Николай, давай покурим…Других песен люди тогда петь не умели.
По праздникам дровосеки пили вино, и тогда песня летела через реки, через поля и леса прямо в горы, где жил старый волшебник Асмодей. Сказать по правде, весельчаки сильно мешали Асмодею думать и спать. И вот, когда дровосеки выпили больше обычного, а песня звучала веселей, чем всегда, к костру явился сердитый волшебник.