Избранное
Шрифт:
Жизнь госпожи Умэко замечательна своей повторимостью. И действительно, невеселая судьба ее так же похожа на тысячи женских биографий, как походят друг на друга дешевые билеты, которые предлагают гадальщики в храмовых парках близ Киото.
Кстати, с гадальщиков и следует начать этот рассказ.
Они познакомились в пригородной буковой роще, возле стеклянных колес гадальщика.
Умэко первая окунула руку в легкий ворох картонных цилиндриков. Колесо двигалось. Пестрое, грошовое счастье, шурша, текло между девичьих пальцев. И вдруг Умэко наткнулась
По ту сторону колеса стоял моложавый франтоватый мужчина с выпуклыми глазами и самодовольным лицом. Придерживая Умэко за пальцы, он смотрел ей в лицо и улыбался, показывая желтые лошадиные зубы.
— Простите, — сказала Умэко, испугавшись.
Он ответил с развязной учтивостью ловеласа:
— Чудесные глаза! И вы сомневаетесь в счастье? Госпожа Слива вырвала руку. Еще бы не испугаться!
Доктор, у которого она третий год служила прислугой, отпустил ее в парк только на три часа. И непременным условием воскресной прогулки было абсолютное молчание. «Не болтай с солдатами, — сказала хозяйка, выпуская Умэко на улицу. — Забудь, что у тебя есть язык и уши».
Желтозубый очкастый любезник в канотье и радужном галстуке ничем не напоминал солдата. Но госпожа Слива, подобрав кимоно, все же побежала к вагонам фуникулера, ожидавшим посетителей парка на краю площадки.
Напрасная предосторожность! Не отставая от госпожи Сливы ни на шаг, желтозубый продолжал болтать всякие глупости о цвете лица, свежих губах и нежной шее своей невольной спутницы.
Все эти комплименты можно было найти в любом грошовом письмовнике, которые продавались в лавчонках рядом с редькой и вяленой рыбой. Но они произносились с такой расточительностью, что Умэко решилась повернуть голову.
Испуг — брат любопытства. Через минуту они уже седели рядом в кабине фуникулера. Умэко рассудила правильно: если забыть о языке и ушах, то все-таки остаются глаза, рот и брови, чтобы молчаливо возмущаться, спрашивать и смеяться. Этих средств вполне хватило для небольшого разговора.
По дороге с горы, когда они плыли над освещенными вечерним солнцем рощами и крышами храмов, торчащими в осенней листве точно грибы, Умэко позволила взять себя за руку. Не проронив ни звука, она успела узнать очень многое: во-первых, что Ямадзаки-сан (так звали ее разговорчивого собеседника) немного навеселе, во-вторых, что он недавно овдовел и возвращается домой к восьмилетнему сыну («Не хотите ли взглянуть на ребенка?») и, наконец, что собеседник ее служит в начальной школе учителем каллиграфии.
Через неделю они встретились снова. Госпожа Слива опять молчала, хотя на этот раз она уже не отказалась от порции подсахаренных ледяных стружек.
Так начался этот короткий роман, в котором не было ни любви, ни дружбы. Поздней осенью, когда они смотрели в кино американскую комедию, Ямадзаки шепнул, что Умэко чем-то напоминает ему остров Тайвань, где он провел лето в прошлом году. В самом деле: золотистым цветом лица, выпуклым чистым лбом и яркими глазами с кофейным зрачком Умэко больше напоминала формозку, чем чистокровную японку.
Вслед за этим Ямадзаки-сан перешел на деловой тон. Не допуская вольностей, он коротко объяснил собеседнице, что хотел бы видеть Умэко
Умэко не удивилась. Это было в порядке вещей не только в городе, но и в деревне, где состоятельные люди покупали прислуг и временных жен. Нельзя сказать, чтобы ей понравился Ямадзаки. Тонконогий, большеголовый, он выглядел в европейском костюме как манекен. Руки его были всегда холодны и влажны. Он любил дешевые сентенции и произносил их с неподобающей важностью в неподобающих случаях. Впрочем, это даже нравилось Умэко. Воспитанная в уважении перед мелкими деревенскими чиновниками, она на всю жизнь сохранила боязливую почтительность к канцеляристам.
Она подумала и согласилась. Все-таки это было лучше, чем с шести утра до двенадцати ночи стряпать и вытирать сопли докторским детям.
Труднее было договориться с хозяевами. Доктор, уплативший в свое время за Умэко двести иен, считал, что облагораживающее влияние и пища, которую девушка уничтожила за три года, повысили эту сумму до трехсот йен. Ямадзаки-сан давал полтораста, полагая, вполне резонно, что Умэко оплатила часть суммы работой.
Госпожа Слива, приготовлявшая ванну для доктора, слышала, как ее будущий муж и хозяин вели обстоятельный и деликатный разговор.
— Предупреждаю вас, что у девушки очень хороший аппетит, — объяснял господин доктор. — Справедливо будет учесть материальные и духовные заботы нашей семьи.
— Извините… но она выглядит очень худой.
— Извините вы. Полнота — не признак здоровья. Самые худые люди бывают очень сильны.
— Однако я озабочен. У нее кашель и румяные щеки.
— Я не позволил бы ухаживать за своими детьми больной девушке.
В конце концов они сговорились на двухстах иенах и расстались довольно дружелюбно. Госпожа докторша даже подарила Умэко шесть пар чулок из вискозы.
— Я рада, что ты выбрала солидного человека, — сказала она на прощанье.
Несмотря на свой щуплый вид, господин Ямадзаки выглядел действительно солидным. И так же солидны и обстоятельны были вопросы, которые он задал Умэко перед тем, как отправиться к доктору. Его интересовало решительно все: нравственность Умэко в деревне, состояние легких и сердца, выбор пищи, письма к семье, слух, характер, походка, запах духов, форма талии и ступни. С большим вниманием он расспрашивал даже о дизентерии и кори, перенесенных Умэко в доме отца.
В мае 1931 года молодожены перешли в новый дом.
Как полагается, они заключили договор, и господин нотариус заверил подписи обеих сторон.
«Господин Дзихеи из семьи Ямадзаки, уроженец Мурорана, в возрасте 40 лет, учитель каллиграфии в начальной школе, брал госпожу Сливу временной женой сроком на один год, за что и обещался выплачивать ежемесячно сорок пять иен».
Со своей стороны, «госпожа Слива, девица 22 лет, уроженка Хоккайдо», обещала господину Ямадзаки «любовь, аккуратность, верность, а также внимательное отношение к ребенку на указанный выше срок».