Избранное

Диковский Сергей

И так как госпожа Слива молчала, добавил:

— Это возле ломбарда. Ты начнешь ходить туда с понедельника.

Курсы открыли перед госпожой Сливой бездну премудростей, о которых она раньше не догадывалась. Она узнала, как подбирать картину соответственно времени года, как размещать цветы в вазе, как усыплять ребенка, пеленать грудь и торговаться с портным… Как улыбаться брату, как вести себя на похоронах, как отвечать на любезности, кланяться незнакомым, составлять письма и кроить кимоно.

Еще в деревне госпожа Слива знала, что дом, расположенный фасадом к северо-востоку, — несчастливый, что четыре и

сорок два — опасные числа. И нет тяжелее для женщины, чем девятнадцатый, двадцать второй и двадцать седьмой годы жизни.

Теперь Умэко научилась петь английские романсы, слова которых ей были непонятны, а музыка груба и скучна. Вдова господина полковника, содержащая курсы, обучила Умэко искусству причесываться так, что пышные теплые волосы госпожи Сливы стали казаться лакированной твердой короной.

Вскоре она привыкла говорить «р» раскатисто, как уроженка Токио, произносить мертвые, заученные фразы из старых учебников и, что особенно умиляло господина Ямадзаки, высоко ценившего женственность, ходить расслабленной, безвольной походкой.

Госпожа Слива любила ёсэ — эти грубоватые народные кабаре в тесных маленьких залах без декораций и сцены. Она любила короткие романсы, которые уличные артисты исполняли под хохот зевак. И когда плутоватый ханасика [63] , сохраняя серьезный вид, рассказывал известную историю о девушке, укушенной комаром, Умэко смеялась так, что слезы выступали на глазах.

63

Ханасика — рассказчик.

Ей нравилось также беседовать с зеленщиком, угольщиком и особенно с разносчиком рыбы, болтливым, всегда подвыпившим стариком. Вместе со своими корзинами, в которых огромные крабы, засыпая, сплетали ноги и клешни, он вносил терпкий запах пота, моря и рыбы — знакомый запах отца.

От всего этого нужно было теперь отвыкать. Вместо ёсэ господин Ямадзаки показывал Умэко мещанские мелодрамы, из которых многие он знал наизусть. Вместо непринужденной болтовни с разносчиком рыбы Умэко была обязана занимать гостей, поддерживая разговор, тихо тлеющий, как угли в хибати.

Сам Ямадзаки подыскал Умэко подруг. Это были — чванливая чахоточная жена подпоручика Сато, маленькая жена кассира бань и госпожа аптекарша. Чаще других заходила аптекарша — толстая особа с сонными глазами и гнилыми от сладостей зубами. Она всегда приносила в рукаве кимоно либо засахаренные орехи, либо карточки со стихами — любимую игру мещанских семей.

Стихи были разбиты на части, и вся премудрость заключалась в том, чтобы в ответ чтецу быстрее других игроков найти на столе карточку с продолжением или началом стихов.

По числу стихов, которые помнили женщины, можно было судить о степени их образованности и полученном воспитании. Аптекарша или жена подпоручика, знавшие сотни стихов, могли без раздумья ответить на каждую карточку. Госпожа Слива чувствовала себя дурочкой, круглой дурочкой, когда ее высокообразованная подруга начинала медленным голосом древнее хрестоматийное стихотворение:

Слышу шелест цикад. Ясен голос дрозда. Эта песня и ветер — предвестье утра.

Немало месяцев прошло, пока госпожа Слива смогла без промедления отыскать карточку с продолжением:

Спят дрозды. Песня ветра стара. Где ты слышишь цикады, сестра?

Это была длинная игра. Заходило солнце. На улице вспыхивали рожки. Ямадзаки-сан уходил на вечернюю прогулку, а они все сидели, протянув руки над хибати, и, раскачиваясь, повторяли известные строки:

Вижу ветви и свет на дворе, Это полдень иль снег, что блестит на горе? Снег в ущельях растаял вчера, Это близится полночь, сестра. Ты ошиблась, я вижу давно — Хлопья легкие бьются в окно. Спи, сестра. Раз в году Хлопья теплые вьются в саду.

III

Ямадзаки был большим патриотом и политиком. Ежедневно после чтения газеты «Каждый вечер» он принимался с наслаждением ругать министров за трусливость и продажность. Часто в этом занятии ему энергично помогали приятели — кассир портовых бань Мито и канцелярист компании «Гумми» Агато. Накануне праздников приятели аккуратно собирались вместе, чтобы сыграть партию в карты и высказать свое мнение о военных делах.

Все трое были горячими сторонниками генерала Хондзио и военного министра в их постоянной борьбе с премьером. Какими только кличками не награждали разошедшиеся патриоты премьера! «Бездарность», «тугоухая обезьяна», «базарный фокусник» — были далеко не самыми крепкими эпитетами к слову «министр». Со стороны могло бы показаться, что все трое — ближайшие друзья самого Иноуэ, этого неистового патриота, контрразведчика и монаха. И когда приятели рассуждали о событиях на материке, можно было подумать, что судьбы Маньчжурии зависят от их болтовни, — такой страстностью были наполнены споры.

— Осенью, несомненно, что-нибудь начнется, — говорил кассир, перетасовывая карты. — Мы не можем терпеть, чтобы нам наступали на мозоли.

И хотя все собеседники уже читали в вечерней газете статью о «мозолях империи», энергичная фраза кассира вызывала ожесточенные споры. Перебивая друг друга, приятели спешили высказать свое мнение об осенних событиях. Это были длинные рассуждения, в которых Умэко ровным счетом ничего не понимала. Прислуживая у столика, она слышала обрывки воинственных фраз:

— Росскэ нам не опасны.

— Однако американские линкоры не уходят из Караибского моря.

— Господин Миура сказал мне, что наши истребители наилучшие.

Впрочем, госпожа Слива была теперь достаточно воспитанна, чтобы во время паузы вставить замечание о непревзойденной красоте морского мундира или сказать, прислушиваясь к шуму ветра:

— Как холодно в поле нашим солдатам!

Между тем белая фарфоровая бутылка, наполненная сакэ, пустела, глаза и щеки собеседников наливались кровью, и приятели начинали кричать громче: