Избранное
Шрифт:
Теперь немного смутился директор. Только на днях областная газета упрекнула его в черством отношении к людям.
— Ах, Цыганков! — сказал он, силясь что-то вспомнить. — Позвольте… Егор Цыганков… Ну конечно…
— Мирон Львович, — сказала секретарша, — да ведь это калильщик буров с восьмой-бис! Вы его сами посылали на грязи.
Но Егор покачал головой. Он не хотел принимать чужой славы.
— Егор, да не тот, — ответил он важно. — Прииск-то нашего имени.
Его не сразу поняли, а поняв, не сразу поверили. Пришлось достать из шапки клееночку и показать все,
Директор слегка удивился: основатели приисков ни разу ему не встречались. Но так как он был человек практичный, склонный к решительным действиям, то сразу пригласил редактора приисковой газеты.
— Случился один казус, — сказал он, кивнув на Егора. — То есть никакого казуса нет. Этот товарищ — тот самый Егор… Открыватель. Познакомьтесь… Устройте. Используйте… Что было, что есть. Он вам расскажет.
И «открыватель» отправился за редактором. Сначала в столовую, потом к главному инженеру, потом в бюро ИТР, завком, гостиницу, клуб и, наконец, в редакцию «Красного золота».
Весь вечер шустрый человечек в ковбойке и крагах, чмокая губами, записывал рассказ приискателя. А на следующий день Егор, с трудом узнав в газете свой портрет по бороде и пробору, прочел, что «глаза ветерана при виде крупноблочных трехэтажных домов подозрительно заблестели».
Так слава, расставшаяся с приискателем лет сорок назад, снова улыбнулась Егору. Он не искал ее, скорей сторонился, мечтая пройти по знакомым местам втихомолку, — она сама брела за ним, постаревшим, спокойным, заставляя здороваться с десятками незнакомых людей.
К нему прикрепили провожатого — краснощекого, восторженного техника в круглом пенсне. И тот, стараясь рассказать о золоте все, что сам недавно узнал, говорил без умолку, не давая Егору вставить ни одной фразы.
Первым делом он повел Егора к конусам белого щебня, таким высоким, что их хватило бы замостить всю долину.
— Обратите внимание на характер псевдокальцитов! — воскликнул провожатый, умащивая стеклышки на носу. — Рудное золото, по гипотезе Кедрова, — результат интрузии магмы… интрузия — как бы вам объяснить? — это вроде школьного опыта. Ртуть под давлением проходит сквозь пробку. Так и здесь. Когда-то в гору под страшным давлением ворвалась золотоносная масса. Ворвалась, и вот… миллиарды брызг, не доступных глазу… мельчайших! Это губка, которую мы теперь выжимаем.
Он поглядел на Егора снизу вверх с почтительным любопытством. И каждый раз, переходя через канаву, поддерживал рослого старика под локоть.
Техник старался говорить понятно, но Егор уловил только одно: была гора — и нет больше горы. Одни ямы да грядки белых камней.
Он терпеливо ждал, когда техник покажет бутару [73] , но они шли все дальше и дальше, мимо копров, дробилок, железных решет, под висячими канатами, перекинутыми с сопки на сопку, а старателей все еще не было видно. Навстречу им попадался странный,
73
Бутара — станок для промывки золотоносной породы.
Егор не выдержал:
— А где же золото моют?
— А мы его не моем, — ответил провожатый, смеясь. — Мы грызем, извлекаем…
Он показал на машину, присевшую у дороги, точно большая лягушка. Мерно раскачивая чугунной челюстью, она жевала белые глыбы, и сквозь скрежет, вопли и писк доносился торжествующий голос человека в пенсне:
— Бутары — хлам, ветошь… Здесь хозяева — отбойный молоток, аммонал, растворители… Нам дикого счастья не нужно. Прежде был фарт, теперь — арифметика. Четырнадцать грамм на тонну. Понятно?
«Да видел ли ты настоящее золото?» — подумал Егор, а вслух сказал ядовито:
— Чудно-о… Вроде мельницы…
Они спустились под гору, к низкому бревенчатому сараю, где была прежде бегунная фабрика, и Егор с облегчением услышал знакомые мельничные перестуки и гул. Все здесь было по-старому: так же, погруженные наполовину в мутную воду, вертелись чугунные бегунки, так же блестела на медных листах амальгама и шумела вода в желобах. Вся эта карусель, заведенная бельгийцами в 1903 году, кружилась не спеша, массивная и скрипучая.
Техник махнул на нее рукой.
— Дедова мельница! — сказал он громко. — Циан — самое верное дело.
Они пошли дальше, к сопке, уставленной голенастыми вышками. Но на полдороге провожатый неожиданно свернул к больнице. И как Егор ни ворчал, техник заставил его пройти по всем палатам нового корпуса, где кровати отражались в половицах, точно в воде.
Ему показали странные круги с дырочками, шлемы, белые кресла, синие лампы, гармоники с матовыми стеклами и медные шары, о которые с треском билась лиловая искра.
Маленький сутулый врач, щуря близорукие глаза, быстро перечислял:
— Шарко… Д’арсонваль… Солюкс… Горное солнце… Рентген…
Белый халат резал Егору подмышки. Он шел на цыпочках по скользкому полу и, стараясь сохранить равнодушие и строгий вид бывалого человека, говорил:
— Известно… Шарков… Он своего требует…
Под конец Егору показали маленькую комнату и кровать, где из подушек торчал пепельный нос и доносилось покряхтывание.
Врач сказал с гордостью почти отцовской:
— Уникум! Рана в сердце… ножом… Шов — два сантиметра.
— А у нас в околотке зарезали фельдшера, — вспомнил некстати Егор, — садовым ножиком. Вот сюда.
Он не спеша расстегнул ворот и показал ямку над левой ключицей.
До рудника они добрались только к обеду. Егора долго водили с шахты на шахту, и в одной из них восторженный техник, представляя гостя сменному инженеру, воскликнул:
— Вот вам живой бретгартовский тип.
— Ну, а как же, — ответил, не расслышав, Егор. — Видали, конечно.