Избранное
Шрифт:
Впрочем, и толстая эстонка Марта, и сам профессор знали, что дверь перед Капельдудкой откроется. Можно было не любить ученика за вульгарную речь, за привычку тушить окурки о ножку рояля, за дурацкий портсигар с голой русалкой на крышке, но таланта оспорить было нельзя.
— Ездил я в Мурманск, — замечал Капельдудка лениво, — там в морском клубе разучивают ваш «Океан»… Оркестр человек на восемьдесят… Дирижер из военных… толково…
Капельдудка врал. Но Горностаев, как большинство искренних и резких людей, плохо чувствовал лесть.
— Audiatur et altera pairs! [75] — говорил он отрывисто. — Чего вы замолчали? Ну, рассказывайте… Вы, монстр!
Не проходило и полчаса, как ясный, гортанный голос трубы разливался по комнатам. Были у этого развинченного, потрепанного человечка и вкус, и темперамент, и страсть. И когда в особняке, разбуженном трубой, властвовал неистовый Вагнер, «бродяга» и «монстр» невольно превращался в Андрюшу.
Однажды профессор сам опоздал на урок. Когда он тихо открыл парадную дверь и вошел в коридор, его неприятно поразили звон, дребезжанье и треск. Сначала Горностаеву показалось, что полотеры передвигают буфет с посудой, затем он уловил в этих странных звуках некоторую систему. Профессор заглянул в столовую…
75
Да будет выслушана и другая сторона! (лат.)
На стуле, задыхаясь от смеха, сидела толстая. Марта. Капельдудка давал концерт. Вооруженный двумя дирижерскими палочками, яростный и неистовый, он носился по комнате, и все, к чему прикасались его быстрые руки, вдруг начинало петь, звенеть и гудеть. Предметы, молчавшие со дня своего рождения, вроде книжного шкафа, бюста Данте или каминных щипцов, теперь переговаривались между собой.
Впервые в своей жизни профессор узнал, что матовый колпак люстры поет как дальний колокол, что подсвечники патетичны, а хрустальный графин обладает цыганским контральто.
— До-соль! До-соль!.. — глухо говорил книжный шкаф, набитый энциклопедиями.
— Соль-фа-ми-ре, — отвечал сочувственно радиатор, и рюмки вторили им назойливыми комариными голосами.
Горностаев не сразу понял, что Капельдудка пытается воспроизвести титаническую музыку «Гибели богов». Догадавшись, он остолбенел. Это было кощунство. И профессор, вбежав в комнату с резвостью, не свойственной пятидесятилетнему человеку, вырвал из рук Капельдудки дирижерские палочки, точно это было оружие, угрожавшее Вагнеру.
— Паяц! — закричал он стариковским фальцетом. — Как ты смеешь?!
Он готов был разломать палочки о голову неудачливого виртуоза, и Капельдудка, будучи скорее тактиком, чем стратегом, не нашел ничего лучшего, как схватить трубу и ретироваться на улицу.
И все-таки они не расстались. Даже в этом разудалом концерте чувствовались темперамент и отличный слух. Горностаев простил Капельдудке кощунство.
…Это была странная пара: пожилой профессор, почитатель мюллеровской гимнастики, Гамсуна, Грига, и самоуверенный полуграмотный человечек, не одолевший за всю свою жизнь и десятка книг.
Шел третий год занятий, и Алексей Эдуардович стал привыкать к своему безалаберному ученику. Иногда, после уроков, они даже беседовали на темы, не относящиеся к музыке.
Профессор вспоминал шведский городок Кальмар, где он провел свое детство, обвитый плющом «дом моряка», ручных белок в парке у моря или особняки, не сменявшие черепичных колпаков по четыре столетия.
Капельдудка рассказывал преимущественно о Москве. Он родился в Марьиной роще, помнил Хитров рынок, исчезнувший в 1924 году, переулки у Трубной и другие места, о которых профессор едва-едва знал понаслышке. Капельдудке пришлось когда-то чинить краны в угрозыске. Там-то он и узнал столько занимательных историй, что ему позавидовал бы сам Гиляровский.
С редким знанием дела Капельдудка рассказывал о «фомках» [76] , вскрывающих несгораемые шкафы, как коробки консервов, или о термоэлементах, заменяющих кое-где сторожей.
Не говорил Капельдудка только самого главного: что сам он тоже был вором, и, как утверждали работники МУРа, вором незаурядным. Странное прозвище свое Савелов получил не столько за страсть к музыке, сколько за кражу полного комплекта духовых инструментов.
Свой первый визит к профессору Капельдудка нанес по весьма вульгарным соображениям. Не Вагнер, не Шуберт и не Бетховен, а столовый сервиз и хорьковая шуба профессора волновали предприимчивого ученика.
76
«Фомка» — орудие взлома.
Нет сомнений, что газетная хроника вскоре украсилась бы новым небольшим происшествием, но Горностаева неожиданно спасли два обстоятельства. Во-первых, Капельдудка после пары уроков действительно почувствовал к музыке интерес, а во-вторых, профессор сообщил ученику небольшой домашний секрет.
— Я возвращаюсь в четыре, — сказал Горностаев, — но если ни меня, ни Марты не будет, ключ найдете вот здесь…
И он доверчиво показал ученику луночку возле крыльца.
Эта детская хитрость совсем ошеломила Капельдудку. Впервые в жизни в его многоопытные руки, умевшие открывать любые замки, был передан наивный и жалкий ключик. Одно дело — преодолеть сопротивление замков или ограбить квартиру, где на дверях десяток звонков; другое — обокрасть седоголового, доверчивого простака.
Капельдудка был даже слегка раздосадован таким неожиданным оборотом дел.
Из любопытства он воспользовался любезностью Горностаева. Выбрав подходящий вечер, Капельдудка наведался в пустую профессорскую квартиру, долго бродил по комнатам, пересчитывал ложки и туфли, щупал смокинги, шубу, пижамы и кончил тем, что, вздохнув, сел переписывать ноты.
Когда Горностаев вернулся в квартиру, он увидел ученика сидящим в кресле и со скучающим видом разглядывающим ключ.
— Вас могут очистить, — сказал он небрежно. — Выбросьте эту дрянь… Я вам поставлю настоящий цугальный [77] замок.
77
С индивидуальным ключом.
Капельдудке не везло за последнее время. Франтоватая фигурка его так примелькалась работникам угрозыска, что «музыкант» рисковал показываться только по вечерам. Он сменил косоворотку на кавказку с газырями, завел вместо фуражки-капитанки кубанку и отпустил даже усы… Все чаще ему приходилось объяснять профессору пропуск урока всякими срочными делами по водопроводной части.
Прошло лето. Горностаев настойчиво готовил ученика к экзаменам в консерваторию. Он требовал, чтобы Савелов обязательно приходил через день, и страшно негодовал, когда Капельдудка опаздывал, ссылаясь на ремонт магистрали.