Избранное
Шрифт:
В неотложность водопроводных работ профессор не верил. Однажды, после бурного объяснения, Горностаев с обычной резкостью спросил Капель дудку:
— Вы, монстр… Скажите, наконец… Пьянствуете вы или чините эту… свою магистраль?
— Бывает, — ответил Капельдудка уклончиво.
— Где ваш треугольник?
Капельдудка опешил.
— Я спрашиваю, где директор? На Плющихе? Довольно! Я напишу ему письмо… Пусть не трогает вас по вечерам.
— Не выйдет, — сказал Капельдудка сочувственно, — наш заведующий в отпуску… то есть… он дуб… нахамит, и все тут… Лучше я сам…
Они сели и развернули ноты. Профессор испытующе взглянул на Савелова.
— Нет, — сказал Горностаев решительно. — Вы соврете… Я пойду вместе с вами… После урока… Я посмотрю, какой вы заняты магистралью.
В этот вечер разыгрывали шубертовский «Марш милитер».
Ученик нервничал, фальшивил, поглядывал на дверь. Он явно спешил выйти на улицу. Когда наконец урок был окончен и Капельдудка стал надевать пальто, в дверь постучали. Держа руки в карманах, вошли двое очень корректных работников уголовного розыска.
Объяснение было так неожиданно и коротко, а Капельдудка так молчалив, что профессор сначала ничего не понял.
— Чепуха какая-то! — сказал он растерянно. — Ведь вы же водопроводчик?
Капельдудка молча уложил трубу в чехол и пожал плечами с видом человека, пораженного неожиданным оборотом дела.
— Я могу взять вас на поруки…
— Не стоит, Алексей Эдуардович…
Это полупризнание совсем сбило с толку учителя.
— Что же это вы? (Он развел руками.) Значит, вы действительно из этих… экспроприаторов, что ли?
— Просто «городушник» [78] — подсказал инспектор угрозыска, любивший во всем точность.
Они вышли на лестницу. Обычная развязность вернулась к Капельдудке. Он засмеялся и протянул Горностаеву руку:
— Пока… Алексей Эдуардович…
Вместо ответа Горностаев повернулся на каблуках.
— Стесняетесь! — сказал Капельдудка с обидой. — Эх, чистый вы человек… Небось руки карболкой мыть будете…
Когда профессор вернулся в комнату, Марта стояла возле буфета с удивленным и счастливым лицом.
78
«Городушник» — квартирный вор.
— Целы! — воскликнула она, показывая на ложки.
— Не говорите глупостей! — ответил профессор с досадой. — Савелов — не вор. Он был этим… как его?.. Простым «городушником»…
С этого дня Капельдудка забыл о трубе. Он был зарегистрирован в восемнадцатый раз и выслан на Медвежью гору в Карелию. Вместе с другими ворами, шпионами, кулачьем и вредителями он жил в лесу, усыпанном ледниковыми валунами, как каменным градом.
Три прямых просеки через тайгу лежали здесь почти параллельно. По одной, усыпанной щебнем и озерным песком, мчались машины, вдоль другой поднимались на север крутые ступени повенчанских шлюзов, третья просека была пустынной; черные полусгнившие пни начали зарастать ельником. Этой просекой в позапрошлом столетии Петр I провел в тыл шведам два фрегата.
Первые месяцы Капельдудка тосковал по Москве. Карелия казалась ему огромным сплошным болотом. Всюду холодно светилась вода. Тонкоствольные сосны поднимались над туманом, как осока… их обнаженные корни оплетали бока диабазовых скал… Даже дома в деревнях тут были особенные; недоверчиво смотрели вслед зеленым курткам каналармейцев мелкоглазые, лобастые избы старых кержацких поселков.
В конце концов Капельдудка не выдержал. В опорках, с банкой консервов и липовой справкой об отпуске он бежал в Петрозаводск. Метель и голод заставили беглеца вернуться обратно. С отмороженными ногами и почерневшим лицом его положили в лазарет. Здесь с ним в первый раз разговаривал комендант участка — пожилой чекист-латыш с усталыми глазами и лицом, лимонным от бессонницы. Начальник не угрожал ни ротой усиленного режима, ни новой отсидкой. Он просто сказал:
— А, беженец! Кем работаешь?
— Директором завода, — сказал Капельдудка язвительно. — Колесо и две ручки…
— А почему бегаешь, тачечник?
— Скучно…
Комендант засмеялся.
— Ладно, — сказал он, разглядывая съежившегося под одеялом Капельдудку. — Ты получишь веселую работу!
Капельдудку назначили подрывником. Комендант рассчитал правильно. Дикое самолюбие «городушника» работало как динамит. Там, где сопротивление было слабым, Капельдудка оставался рядовым лодырем. Где сопротивление крепло, — просыпалась энергия. Слово «подрывник» звучало для Капельдудки громче, чем «тачечник»; как всякая артистическая натура, он привык быть на виду, и похвала грела его больше, чем ватные штаны, которые выдавали подрывникам.
В гранитах и диабазе Савелов прокладывал знаменитую Повенчанскую лестницу. Когда же ее крутые ступени закрыла вода, Капельдудку перебросили еще дальше, на север, к пустынному озеру, усеянному, точно утками, стаями островов.
Он прожил здесь осень и зиму, такую лютую, что по ночам, звеня, лопались мачтовые сосны. На Выгозере Капельдудка научился подрывать аммоналом пни, рубить ряжи, складывать дамбы из камней, глины и мха, а по утрам, просыпаясь в палатке, рубить мерзлый хлеб топором.
И тени щегольства не осталось в былом «городушнике». Руки его так огрубели, что он голыми пальцами доставал из костра уголек. Он возмужал, окреп, вставил стальные зубы. Имя Савелова стало все чаще и чаще встречаться в газетах…
…Прошло два года. Первый пароход поднялся по Повенчанской лестнице и ушел дальше на север… В новых коттеджах поселились шлюзовые рабочие… Весной 1934 года Капельдудку отпустили из лагеря в подмосковную коммуну НКВД, куда его давно звали товарищи.
Ни подрывников, ни лесорубов коммуне не требовалось. И Савелову в четвертый раз пришлось менять квалификацию. Капе ль дудка стал обтяжчиком теннисных ракеток.
Он жил теперь на четвертом этаже, в комнате, куда заглядывали вершины старых вязов. Напротив дома был пруд. Марши, которые разучивали музыканты на берегу, заставили Капельдудку вспомнить о трубе.
Страсть к музыке проснулась в нем с новой силой. Он вспомнил о профессоре, у которого брал уроки три года назад, и послал в Москву длинное и довольно бестолковое письмо.
В ответ пришла посылка: старая труба Капельдудки, ноты «Марша милитер», подчеркнутые на том месте, где оборвался последний урок, и записка с предложением начать заниматься в оркестре коммуны, которым руководит «один наш общий знакомый». В конце записки профессор просил быть точным, так как, насколько ему известно, дирижер пунктуален и строг.