Избранное
Шрифт:
В первый день я отправился за письмами на почту. Сидевший за решеткой служащий, жуя свой завтрак, сонным взглядом просмотрел на столе кипу писем и сказал мне, что ничего нет. Я знал наверняка, что должно быть четыре письма, и сказал ему об этом, но чиновник повторил, что ничего нет. Я начал раздражаться и сказал, что просмотрю всю кипу сам, но этот человек снова ответил мне, что ничего нет. Я сказал, что пойду к директору, но он еще раз повторил, что ничего нет; нет, не так, на сей раз он сказал, что все равно ничего нет. По тому, как повышался мой голос, человек понял, что ему не удастся спокойно доесть свой бутерброд, и со вздохом принялся снова просматривать одну кипу. Письмо! Человек прямо на глазах вдруг совершенно переменился, как ветер, сделал вид, что он — это я, и подал мне письмо с выражением лица, означавшим примерно следующее: я же вам говорил, что есть письмо! Тогда я попросил просмотреть еще раз и другую кипу. Нет, ответил он, в другой кипе ничего нет, он точно знает. Опасаясь однако, что я ворвусь в его закуток и вышвырну его через окошко, он уступил. Еще письмо! Пока я читал эти два письма, меня вдруг с большим шумом позвал другой служащий, который поднялся с места не иначе как потому, что уже съел свой бутерброд, и подал мне третье письмо. А когда полгода спустя я приехал домой, там ждало меня и четвертое письмо, вернувшееся из Флоренции со штемпелем non richiamato — не востребовано.
Возвращаясь с почты, я увидел высокую женщину, судя по всему северянку, которая спрашивала дорогу и явно испытывала языковые трудности. Энергическая внешность ее мне понравилась, я подошел, помог ей объясниться, и мы сразу подружились. Она была родом из Восточной Пруссии, без гроша в кармане проехала всю францию и добралась до Флоренции, все время прибегая к помощи высоких инстанций. Она была медицинской сестрой и массажисткой, и я на секунду подумал «Смотри, чтобы она не вымассировала последние голландские гульдены у тебя из кармана», но она была надежным человеком, ее массажное искусство распространялось только на дома священников, консулов и тому подобное, с прицелом на соответствующие тела, способные платить высокие гонорары, и я никогда не видел мастера, который бы лучше ее владел ремеслом выколачивания денег из человеческого тела.
С того дня мы почти каждое утро вместе ходили осматривать храмы и музеи; благодаря сочетанию детского упрямства, нахальства и хитрости ей удавалось проникать всюду, даже туда, куда не было доступа для публики, и почти всегда задаром. Она обходилась минимумом итальянского, придавая голосу то жалобную, то интеллигентную интонацию и не стесняясь, если надо, сунуть ногу в приоткрытую дверь. Я следовал за ней, как послушный младший братец, лишь один раз, в церкви, я набрался храбрости, когда к нам подошел служитель с кружкой для пожертвований. Она сказала: «Нет, у нас нет денег мы бедные люди»; я же вытащил из сумки свой берет и протянул его, передразнивая служителя Он удалился с оскорбленным видом.
С заработками во Флоренции дела шли неплохо. Зачастую, когда все уже ложились в постель, я выходил на улицу и шел в ночные кафе, где заставал подвыпивших гуляк. Пьяный с деньгами в кармане для окружающих — золотая жила: с одной стороны, он как пациент уже не сознает больше ценности денег, а с другой — благодаря хмельному зелью христианские чувства, которые общество своим воспитанием постепенно загнало на самую глубину, у многих людей снова всплывают на поверхность. Мне лично было на руку и снижение у пьяных способности к критической оценке, отчего иной раз даже самые посредственные продукты моего творчества встречали самый горячий энтузиазм. Просто до слез Умиляло, когда этакий субъект не отрываясь долго созерцал на бумаге нечто не имеющее с ним ни малейшего сходства. Пьяные чаще всего бывают просто не в состоянии позировать, так что мне поневоле приходилось как-то выходить из положения и что-то изобретать.
Помимо неоправданного, случался фальшивый энтузиазм, особенно в отношении третьих лиц. Помнится, однажды я сделал портреты двух парикмахеров прямо за работой. Оба шедевра тут же были выставлены один возле другого на свободный стол, каждого посетителя вели к столу полюбоваться и так разжигали ему аппетит, что после бритья или стрижки он без всякой паузы садился мне позировать, у него даже не было времени подумать. Оба парикмахера заключали нас в кордон экзальтации, встречая любой карандашный штрих возгласами вроде: «Per bacco!» — Клянусь Вакхом! (восклицание, сохранившееся с древнеримских времен), «Рогса miseria!» (богохульство), «Somigliantissimo!» — В точности он! «Un capolavoro!» — Шедевр! Когда я заканчивал, оба цирюльника принимались танцевать по комнате с помазком или ножницами в руках, смотря по тому, какой процедуре подвергался очередной клиент. Нарисованного хлопали что есть силы по плечу, так что он морщился от боли, поздравляли, но портрета в руки не давали, сначала он должен был войти в общую галерею и послужить рекламой. Это повторялось раз десять, и, когда в конце концов уже больше не стало клиентов, они потребовали в качестве вознаграждения нарисовать их еще раз, бесплатно, однако я отказался. У меня еще не прошла обида на брадобреев за минувший день. Один специально попросил меня прийти к нему на самую окраину города, а когда я пришел, то он спрятался, другие же стали говорить мне, что он заболел. «Надеюсь, он недолго протянет», — сказал я, но внутри у меня от злости все бурлило. Разумеется, не всегда дела идут так гладко, иной раз управляющий просто выставляет тебя за дверь. Когда есть другой вход, спокойно входишь еще раз либо стоишь снаружи, рекламируя свой товар через окно. Самое сладостное чувство испытываешь, если человек, только что тебя выдворивший, по требованию публики вынужден сам пригласить тебя обратно, с трудом сдерживая зубовный скрежет.
Одна из поразительных вещей в итальянских городах — это пешеходное движение. Правило гласит: держитесь левой стороны улицы, а поскольку всякая улица имеет только две стороны, то соблюдает это правило только половина пешеходов. Логическое развитие этой системы запрещает устанавливать правила на тот случай, если два человека идут по одному тротуару навстречу друг другу, ибо сие категорически не допускается. Правила на этот случай, стало быть, не существует. Следует добавить, что, когда итальянец разговаривает возбужденно — а иначе он разговаривать не умеет, — он так энергично использует руки и ноги, что идти дальше, ясное дело, не способен, поэтому горячо беседующие люди всегда останавливаются посредине улицы. Следствием вышеизложенного является то, что некое количество итальянских пешеходов порождает максимальный беспорядок в уличном движении.
Массажистка, с которой я устраивал экскурсии по Флоренции, была сторонницей сыроедения; для лошадей она всегда припасала кусочек сахару. Лошадям здесь, правда, не на что жаловаться: почти у каждой на морде висит торба с овсом, который они бесперечь жуют. Это лошади новой эпохи: шум автомобилей их нервирует и они успокаиваются собственной жвачкой, как жевательной резинкой.
Нередко можно встретить какую-нибудь диковину, и на автомобилях, например, привязывают к буферу коровий рог. Если спросить итальянца, для чего это, он пожимает плечами и отвечает с улыбкой: «Il malocchio» — «От дурного глаза».
Наверно, еще римляне в пору язычества вешали над дверью рога жертвенных животных, чтобы божество, совершая обход, могло видеть: этот человек меня не забывает.
Есть еще один распространенный обычай, за которым тоже многое кроется: прежде чем выпить, итальянец сначала прополаскивает стакан вином — такая фанатичная чистоплотность, надо сказать, проявляется лишь в данном случае. Видимо, здесь перед нами отголосок древнего жертвенного возлияния; сам энергичный жест, каким выплескивают вино после ополаскивания, кажется немотивированным и нуждается в особом объяснении.
Сколько подобных обычаев живут еще в нас и вокруг нас, часто под толстым слоем известки! Не сродни ли им весенняя генеральная уборка в наших домах или наказ Детям «не петь за столом»? В переходную эпоху, когда Уже признали нового бога, наверное, не хотели порывать Дружбы и со старыми, так что по всему фронту шел процесс братания. Угасшая много веков тому назад культура и доныне опутывает нас густой сетью ритуалов, подлинного источника которых мы уже не помним, алогичности их больше не чувствуем и вполне можем назвать их атавизмом.
Немка, с которой я обошел все церкви, верила в собственного бога-хранителя, и один раз вышло так, что я сам чуть в него не поверил. Мы взобрались вдвоем на купол Брунеллески; [29] когда наши глаза обшарили всю панораму, она решила прямо там закончить почти готовое письмо. Внезапный порыв ветра вырвал его из рук, и мы увидели, как оно летит по воздуху, все дальше и дальше, и опускается на край купола, между прочим самого большого на свете, то есть очень далеко от нас. Затем письмо, по ее словам очень важное, опять взмывает в воздух, парит все ближе и почти касается ее протянутой руки. От волнения она не успела его схватить, но оно опустилось неподалеку, где можно было им завладеть без опасности для жизни. Это легко объяснить естественным образом: письмо попадает сначала в одно, затем в другое, противное течение воздуха, отсюда его траектория, а впрочем, кто его знает… И однако подобные случаи так же редки, как редки люди с твердокаменной верой в сердцах, это уж точно.
29
Имеется в виду купол собора Санта Мария дель Фьоре во Флоренции, построенный архитектором Филиппо Брунеллески (1377–1446).