Избранное

Вихерс Херман Питер Шенфелд

В Дом католического братства иногда заявлялась кучка мадьяр, жившая на другом конце города; рядом с ними жил один венгерский патер, воплощенное благодушие, со свиными глазками и вялыми зацелованными ручками. Патер прослышал о белых мышках и прямо набросился со своим покровительством на молодого, попавшего в тиски нужды соотечественника. Состоялись долгие беседы, и каждый раз мой венгерец возвращался сам не свой. Он рассказывал, что патер собирается с помощью бумаг, которые мадьяру непостижимым образом удалось где-то выправить — а по ним выходило, что он ботаник и должен ехать с экспедицией в Африку, все сплошная липа, — патер собирается вытребовать для него в муниципалитете чрезвычайное разрешение на торговлю; а покуда он может спокойно выступать со своей Музыкой в кафе: патер будет его всюду сопровождать, и, случись какая неприятность с полицией, он своим авторитетом станет на защиту подопечного и уладит спор, но за это мадьяр должен ему уступать каждый раз треть гонорара. Это условие его меньше устраивало, хотя он и так надувал патера, утаивая половину денег, но ведь у него все внутри переворачивалось, когда нужно было кому-то отдавать свои кровные. С другой стороны, он считал, что патер большой проныра и плут. «Mit dem Pater l"asst sich was machen. Der Pater ist so ein Mensch, wenn Du sagst: Pater, lass mich in Deine Hand scheissen, ich geb Dir eine Lire, er l"asst dich scheissen in die Hand. Und er liebt mich wie sein Kindel». [38]

38

С патером договориться всегда можно. Патер такой, ему скажешь, давай я накладу тебе в руки, получишь за это лиру, и он подставит ладошку. А любит он меня ну просто как сыночка (нем.).

Похоже, так оно и было, ибо мало-помалу патер стал открывать ему всю свою подноготную. Раньше он занимал крупный церковный пост где-то в Америке, сразу после епископа, у него были свои авто и секретарши, а в подтверждение своих слов он носил при себе фотографии. Под его началом была крупная церковная община, и тут у него зародился план мятежа против римской курии; его община должна была выйти из лона матери-церкви и обособиться, а он — стать независимым главой общины. Однако папа вовремя об этом проведал, и теперь ему велено целый год жить в Риме, чтобы исполнить свою епитимью; после искупления греха он мог возвращаться в Америку. Но искупление было только для виду, в Америке он собирался довершить задуманное предприятие, «denn der Pater scheisst auf Pabst». [39] Для этого и состряпали они следующий план: патер будет добиваться для мадьяра разрешения торговать везде, где захочет, чтобы он смог объехать со своими мышками всю Италию. От выручки патеру перейдет сорок процентов, а остальное они отложат на Америку: патер возьмет мадьяра с собой и сделает его вторым лицом в своей церкви; билеты на пароход они купят со скидкой пятьдесят процентов как священнослужители.

39

Ибо патеру плевать на папу (нем.).

Благосклонность патера к будущему своему апостолу была настолько проникновенной, что он даже пожелал делить с ним кров, уже и дату переезда назначили. Но тут, как нельзя вовремя, произошел полный переворот Обнаружилось, что точно такие же предложения патер делал раньше другому мадьяру; что он извлекал профит одновременно из нескольких подопечных, что, когда ему нужно было разыграть важную персону, он обряжался в пурпур, но после представления робко прятал под широким плащом брюхо и воротник, а с ними и свой духовный сан Таким образом, он открылся всем как шарлатан; теперь и его нежная привязанность к молодому другу предстала совсем в ином свете: он добивался, чтобы тот переехал к нему жить, с единственной целью — держать под контролем производство и продажу белых мышек.

Хотя после таких открытий мой мадьяр сверзился с заоблачных высот на грешную землю, все же падение смягчала ему охапка соломы в виде разрешения на торговлю, которое он надеялся получить, пусть даже мошенническим путем. Но с этой охапкой соломы вышло то же самое, что и с заоблачными высотами: он снова попал впросак.

Один из его земляков был кондитер и, значит, умел придавать бесформенной материи различные формы; сначала он купил у моего друга из чрезвычайного интереса одну мышку, а немного погодя все благородное общество нагрянуло как гром среди ясного неба, торжественно неся целый поднос мышек собственной выпечки, хотя и не столь тонко сработанных, но достаточно казистых, чтобы подпортить мадьяру всю дальнейшую коммерцию: эти шуточные поделки хорошо покупаются только тогда, когда они в новинку. Они объявили следующий ультиматум: патера побоку, работать вместе с ними — им явно не хватало торгашеской сноровки моего мадьяра; каждый из них получит по двадцать процентов выручки: он — сорок, в противном случае они пойдут на дело сами, будут сбывать товар подпольно и за полцены.

Беспредельна была растерянность нашего друга: впереди патер, позади конкуренты, справа и слева итальянские власти с их запретами Вечером, в кровати, после того как мы уже часа два со всех сторон мозговали сложившееся положение, у него вырвался возглас: «Ты старше меня. Ты должен дать мне совет»; с этим он повернулся на бок и тут же уснул.

Я долго лежал без сна, ломая себе голову над этой закавыкой; наконец, часа через три, ко мне пришла спасительная мысль, и я смог спокойно смежить очи до утра.

Утром я сказал так: «Вчера вечером я еще долго размышлял и теперь могу дать тебе совет. Вот что ты должен делать. Ты скажешь патеру: „Я с тобой, но если эти люди испортят нам все дело, то у нас обоих не будет ни гроша, поэтому я буду вести себя так, будто с ними заодно, но я на твоей стороне“. А компаньонам скажи так: „Я с вами, но если я патера сейчас брошу, то не получу разрешения на торговлю, а нам без него никак нельзя, поэтому я буду делать вид, что с ним заодно, но я на вашей стороне“. Таким образом ты выиграешь время и можешь спокойно наблюдать, как станут развиваться события».

Эта идея показалась ему недурственной, и, когда монетка его отца, которая в самых крайних случаях всегда решала, выпадая дважды вверх орлом, и на этот раз подсказала ему: не рвать с патером, и еще: не ссориться с конкурентами, он решил то же, и все именно так и случилось.

В конце концов наступил день вручения искомого документа. Мы уже давно заприметили, что патер подумывает спрятать его в свой карман, дабы остаться хозяином положения; но, когда пришла минута вручения, наш бедный ботаник неожиданно выступил вперед, взял документ и спрятал в собственный карман; по его словам, патер побелел при этом как полотно. Ведь документ был разрешением на торговлю во всем Риме в течение целого месяца — такого не держали в руках даже сами итальянцы.

Теперь настало время столкнуть лбами обе враждующие силы. После вручения документа состоялась конференция заинтересованных сторон, с которой мадьяр вернулся окрыленный. Ему не пришлось даже рта открыть, противники полностью уничтожили друг друга. В пылу сражения кондитер вдруг заявил: «Никакой ты не патер, ты шарлатан, и мы уже предупредили венгерского консула», что вовсе не соответствовало действительности. Эти слова вышибли патера из седла наземь, он переменился в лице, начал заикаться и запинаться. Нужно было нейтрализовать провал, патер посулил кондитеру место в Будапеште, если тот немедленно уедет из Рима. Короче говоря, все кончилось так: патер был полностью обезврежен, кондитер per Schub отправлен в Будапешт, и на следующее утро оба оставшихся конкурента явились к нам с поднятыми лапками, притащив с собой всех незаконнорожденных мышек, чтобы переплавить их в законные. Сначала их как компаньонов еще терпели, но, когда они раза два сплоховали, мадьяр выразил им свое неудовольствие и лишил их пая. Оба они были глупы, на самостоятельное дело не способны, и толку от них не было никакого.

В руках все царство, а в кармане лицензия на торговлю! Из самой гущи опасностей мой венгерец восстал, точно Венера из пены морской; казалось бы, остается только добавить: так всегда вознаграждается добродетель. Но нет, совсем наоборот. Мало того, что он сам в прежние времена подсмотрел у кого-то всю мышиную затею, в будничной жизни он обходился с моралью без всяких церемоний. Так, например, он купил за несколько лир железнодорожный билет из Рима до Бари. Дело в том, что фашисты устроили в Риме большую выставку, а поскольку Муссолини очень хотелось, чтобы ее посетил каждый итальянец, то он снизил плату за обратный проезд из Рима до любой конечной станции на семьдесят процентов, и билет в оба конца стоил теперь много меньше, чем два билета в один. Все пассажиры, даже едущие только до Рима, стали покупать со скидкой билеты туда и обратно; обратный билет они надеялись дешево уступить и таким образом выручить денег на лишнее яблоко и вареное яйцо. Но билеты были именными. Мадьяру нужно было поэтому вымарать имя предыдущего владельца и поставить вместо него свое. Случайно ему попался разносчик, продававший средство для бесследного выведения чернильных пятен. Товар его шел нарасхват, так что он здорово суетился и поэтому показался мадьяру самым подходящим объектом, чтобы всучить ему фальшивую монету в десять лир, которую мадьяр уже неделю носил в кармане. Так и вышло. Средство стоило одну лиру, мадьяр дал десять и тут же получил девять лир сдачи. В Италии находится в обращении столько фальшивых денег, что это никого не волнует; в каждой лавке есть мраморная скамейка или отдельный пробный камень, и всяк сам смекает, как от них избавиться.

Мадьяр тотчас же пошел домой и с большой жадностью стал пробовать купленное средство, сначала на обычной бумаге, потом на железнодорожном билете. Средство оказалось чересчур сильным и съело на билете всю краску. Любопытно было слушать, как Он взорвался от морального негодования, как он поносил этого грязного лоточника, подсунувшего ему какую-то дрянь. Четверть часа он изливался потоками прозы, модулируя из лирической тональности в делирическую, то бишь бредовую, и обратно.

Если рассудить, он вовсе не был непоследовательным: ведь он считал себя самым хитроумным на свете, а кто-то другой посмел обвести его вокруг пальца.