Избранное
Шрифт:
Но пора было заняться пациенткой. Единственным чистым предметом, который мне удалось подыскать, была перевернутая крышка от кастрюли. Я разложил на ней инструменты и перевязочный материал. Чтобы осмотреть роженицу, пришлось встать на колени. К моему облегчению, все было в полном порядке. Женщина казалась спокойной и даже пробовала мне помогать. Судя по всему, роды не затянутся, решил я и ограничил свое вмешательство несколькими советами да тем, что старался облегчить ей особенно мучительные схватки.
Ее сестра наблюдала за моими манипуляциями и даже подошла ближе, намереваясь пособить.
В углу я заметил два ведра. Одно из них до краев было наполнено буроватой водой.
Через полчаса в ногах у матери пищал и барахтался новорожденный.
Пока я обтирал ребенка, сестра роженицы достала из ящика несколько больших прямоугольных тряпок. На них наверняка пошли единственные в этом доме простыни. Она приблизилась, держа их так осторожно, словно в руках у нее была золотая чаша, наполненная ладаном и миррой. Она смотрела на ребенка с таким нескрываемым вожделением, что я подумал: сейчас она выхватит его у меня из рук. В ней, казалось, пробудилось то алчное, звериное начало, которое свойственно человеку, и, как считают многие, женщине в особенности.
Только я кончил заниматься ребенком, и она в самом деле жадно, хотя и очень бережно, взяла его, завернула в пеленки и, как самую большую драгоценность, прижала к груди. При виде этого я, конечно, спросил, сколько у нее своих детей.
— Да уж я почитай двенадцать лет замужем, а детей бог не дал.
Я начал кое-что понимать.
— Дайте-ка его сюда, — сказал я, доставая из сумки безмен.
Она неохотно доверила мне ребенка. Я зацепил пеленку за крючок, а она подставила под ребенка растопыренные руки. Тут же под лампой я определил, что наш новорожденный весит пять фунтов две унции. Маловато, слишком уж велик был живот матери для такой крохи.
— Как бы он не замерз, — бросил я сестре, которая все качала и баюкала ребенка на руках. После моего напоминания она положила его рядом с роженицей. Та с трудом отодвинулась, освобождая подле себя нагретое место.
С утомленной улыбкой мать смотрела на малыша, взгляд ее говорил: «Здравствуй, вот и ты здесь».
В этот миг у нее опять начались схватки. Я приподнял одеяло, чтобы еще раз осмотреть пациентку, и, приложив к ее животу стетоскоп, услыхал быстрое биение еще одного крохотного сердца. Сомнений нет, у нее двойня.
— А ведь мы не закончили, мамаша, — сказал я, отбрасывая одеяла, — у нас тут еще один.
За годы врачебной практики мне уже доводилось сталкиваться с подобными случаями. Могу сказать по опыту, что всякий раз, объявляя обессиленной женщине о двойне, я чувствовал себя прямо-таки ангелом благовещения. И, в полной мере сознавая ответственность своей ангельской миссии, искал в лице матери отклик на это известие. Лица простых женщин озарялись, бывало, тем чистым внутренним светом, который художники писали на ликах девы Марии. Я видел, как первая радость и счастливое ожидание сменялись боязнью двойных забот, которые лягут на плечи женщины, тревогой за судьбу, уготованную нежданному ребенку. В какой-то момент явственно проступало опасение, что он будет вечно обделен при скудном семейном достатке. А потом всегда какая-то исконно женская покорность судьбе, безоговорочная готовность принять все, что она несет с собой.
Вот и теперь выражение счастья на лице матери мало-помалу уступило место озабоченности. Я следил за ее взглядом, перебегающим с ветхой крыши на дерновые стены землянки. Наконец от радости не осталось и следа — она рывком отвернулась к стене и, прижав к себе младенца, заплакала. Но плакала она недолго. По щекам ее скатилось несколько слезинок: наверняка радостных было только две, а остальные грустные.
Тут я впервые внимательно посмотрел на другую женщину. От меня не ускользнуло ее волнение, и по тому, как судорожно она вцепилась в край стола, я понял, что в душе ее происходит не меньшее смятение, чем у самой роженицы.
Но вот она взяла себя в руки, оставила в покое доску стола и, шагнув к постели, значительным жестом указала на сестрин живот.
— Ну уж этот будет мой.
До сих пор происходящее напоминало сцену благовещения из Нового завета, теперь же на ум пришел Ветхий завет. В убогой землянке чувствовалось незримое присутствие Яхве, хранителя семейного очага, радеющего о том, чтобы каждая женщина получила не только мужа, но и дитя.
Подбоченясь, она стояла в ожидании ответа.
В краткие перерывы между схватками измученной матери пришлось выбирать между двумя малышами. Она перестала прикидывать, кому из двоих детей перепадет больше от семейного котла. Я читал в ее лице, как в книге всех времен. На нем отражалась мучительная внутренняя борьба. Глубина чувств одухотворяла его. Снова и снова она мысленно сравнивала, каково будет ребенку в ее многодетной семье и намного ли лучше в той, другой. Каждый новый приступ боли стирал все, что было в сознании, и все же в промежутках она принималась вновь обдумывать судьбу ребенка.
И вот прозвучал ответ, пожалуй, единственно разумный в этой необычной ситуации:
— Пускай Вилли скажет.
Ее не удивляло, по всей видимости, что кто-то уже считает своей собственностью плод, еще не извлеченный из ее чрева.
Не теряя ни секунды, сестра ее кинулась к выходу и выбралась наружу. Я услышал возглас:
— Виллем, Виллем!
Мужчина находился поблизости, так как между ними тут же завязался оживленный, но неразборчивый разговор.
Вскоре она снова спустилась к нам и прямо с порога торжествующе объявила:
— Ему без разницы!
Преодолевая последние колебания, мать со вздохом произнесла:
— Ну раз так, и я не против.
А для ее сестры уже настала новая пора. В один миг она преобразилась: разгладила фартук, вытерла нос, собрала разлетающиеся во все стороны волосы в две большие пряди и закрутила их узлом на затылке. Она полезла в ящик взглянуть, не найдется ли там еще тряпок, и все это время успевала пристально следить за тем, что делал я, помогая появлению на свет второго младенца. Еще ни одна сиделка, ни одна акушерка в моей практике не наблюдала так внимательно за каждым моим движением, не ловила с такой готовностью каждое мое слово, как обитательница этой норы.
Тут она кое-что сообразила.
— Доктор, а как же записать-то его?
— Не знаю, — уклончиво ответил я.
Она продолжала чуть ли не заговорщическим тоном:
— Может, вы и у меня приняли нынче ребенка? Ведь люди знать не знают, кто в нашей глухомани живет.
Я посмеялся, но не стал говорить ей, что тем самым она толкает меня на путь преступления: должностной подлог, до пяти лет тюрьмы.
У нее не было времени настаивать на своем — роженице опять потребовалась моя помощь. На этот раз все закончилось быстрее. Женщина судорожно напряглась, и на свет, как выброшенная на берег рыбешка, явился второй младенец. Да и сестра роженицы, с таким нетерпением ожидавшая его, напоминала заядлого рыбака, который не пожалел трудов, чтобы вытянуть на берег гигантскую рыбину. Вне себя от радости, она буквально выхватила ребенка у меня из рук, как только я перерезал пуповину, соединяющую его с матерью. Она едва дождалась, пока я завершил необходимые манипуляции, для этого ребенка ей хотелось все делать самой. Казалось, все двенадцать лет своей замужней жизни она тосковала по этим немудреным хлопотам и теперь наверстывает упущенное.