Избранное
Шрифт:
— Спалить все! Спалить, фотия! — кричат греки и предлагают это сделать нам.
— Зачем палить? — кричу я. — Это не дома фашистов.
— А как они сжигают наши? — спрашивают.
— Ты чего вмешиваешься? — возмущается Черный.
— Нынче у него мозги набекрень, — замечает Вуйо. — Изображает из себя ангела.
— Есть у них кому сказать, что делать, — говорит Черный.
— И следует все сжечь, — кипятится Вуйо. — Пусть запомнят, как убивать раненых на Янице.
Я молчу, пусть запомнят, твержу про себя, нет тут места ангелам. Давно мы сталкиваемся со злом, вот и заразились и не отстает оно от нас ни на шаг. У реки копошатся люди, с опозданием прикрывают хворостом добро. Тут же подоспевают заметившие это и обнаруживают ямы. Начинается драка из-за свернутого в рулон ковра…
Дымится уже в разных местах, слышится потрескивание огня, по кровлям гуляет красный петух. От жара и огня лопаются стекла, языки пламени лижут печные трубы, которые быстро покрываются копотью.
В гору колонна двинулась с шумом и гамом. На плечах тюки полотна из магазина, одеяла и плащи. Если спросишь, зачем это, скажут: для госпиталя. Дай боже, чтобы госпиталь получил половину. В руках горшки с медом. По дороге мед выгребают пятерней, как лопаткой штукатура, а пустую посудину запускают вдоль откоса в пропасть. Останавливаемся на привал. Кто-то забренчал на тамбурине, и тут же закружилось коло.
Держатся липкими от меда руками, а на спине покачивается добыча.
Прощай, зеленая земля
I
С подножья Кавалариса, где дневал наш батальон, мы движемся на юг по извилистым отрогам Кердзилии. Безлунная ночь освещает нам дорогу фиалковой пылью и звездными искрами. В воздухе пахнет то горными травами, то увядшим от долгой суши папоротником, то морем, лавром и вереском с залива Орфана. В стороне, точно черный стог, исколотый рогами и вилами космоса, осталась Яница. Южнее темнеет громада с вытянувшимся далеко в сторону отрогом, видимо Трикомба. Столько раз ее поминали, и все получалось, будто она некое чудовище, змей-горыныч, будто нет ее горше. Но Трикомба мне не кажется страшной. Мы как-то в спешке через нее вроде бы уже переваливали, когда нужно было обойти Струмицу. В ту пору не было времени толком ее разглядеть, потому она и осталась в нашей памяти зачарованным царством из сказки. И вот сейчас, на прощанье, вижу ее издалека в темноте лучше, чем среди бела дня, когда мы карабкались по ней, обливаясь потом.
Возле Папарахии выходим на шоссе, что ведет на Стефанину. Но поскольку совесть у нас нечиста, сворачиваем на юго-запад, чтобы уйти от причитаний и запаха гари сожженного села. Пока спускаемся среди виноградников в равнину, ощущаем крепкий дух табачных полей Аретузы. Мучаюсь и никак не могу вспомнить, о чем говорит мне это имя: об Артемиде… Сиракузах… источнике прозрачной воды и о любви с таинственным сиянием…
Мурджинос напоминает: нимфа Аретуза, в которую смертельно влюбился Алфей, сын Океана и Тефии, убежала от него на какой-то остров близ Сицилии, где обернулась источником. Алфей же превратился в реку, нырнул в море и, вынырнув на острове, соединил свои воды с ней.
— В общем, — заканчивает Мурджинос, — поэтическое объяснение движения вод и подземных рек.
Оборачиваюсь, чтобы посмотреть на село. Нигде ни огонька, вижу только белесое пятно. Может, это и не село, а игра ветвей и ночного неба?
Какое-то время идем по шоссе, на Врасну. Справа к нам придвинулся берег реки с деревьями. Оттуда, через жнивье, время от времени тянет болотом и гнилью.
— Что-то далеко мы на юг подаемся, — замечает Стевица.
— Не волнуйся, — говорит Черный, — они знают!
— Не сомневаюсь, что знают, но есть и другое задание. Не люблю сразу браться за два дела. Это палка о двух концах. Наверняка запоздаем.
— Не можем мы опоздать, — возражает Черный. — Сын да дочь — день да ночь.
— Там у них ночью тихо, а днем лихо!
— Если до сих пор остались живы, переживут еще два дня.
— Если б ты знал, до чего длинный может быть один день!
— Знаю, был я и там, где день длиннее года. И Нико тоже был, спроси его.
С нами идет сапожник из Салоник, тот самый, что говорил на могиле речь. Верней, мы его сопровождаем, и это главная наша задача, а потом уже все другое. Он довольно приятный человек и весельчак. В течение двух часов он сыплет как из рукава анекдоты. Это преимущественно веселые приключения с фашистами, которых ловили в салоникских курятниках. Раза два засмеялся даже Григорий, а такого еще никто не запомнил. Под шутки-прибаутки, как под гусли, шагаем беззаботно и напоминаем не партизан, что пробиваются в опустошенный войной вражеский тыл, а веселую ватагу сорванцов, которая бродит по ночам и ворует арбузы или виноград. Почему бы и нет, если он уже начинает поспевать?.. Хочется человеку отвлечься от бесконечных засад, стрельбы и отступлений, стало ему скучно до тошноты. Нам повезло, по крайней мере так думали в батальоне и даже нам завидовали, поскольку мы избавились от длительного отдыха, напоминавшего карантин.
Прохлаждались мы около недели, даже чуть больше. Видо и Влахо за это время поправились, выписались из госпиталя и пришли к нам. Отдых, собственно, запланирован не был. Бригаду готовили к переходу через Стримон и к вторжению в районы Серрэса и Драмы; и тут что-то не получилось с переходом: то ли неудачно выбрали место, то ли нас обнаружили и готовились устроить кровавую баню — во всяком случае, ждать нам осточертело. Чтобы скоротать время, мы ходили по селам, где распевали песни и кричали «ура» перед портретами Сталина и Сарафиса [43] . Охрипнув, не знали, что делать дальше. Мы ели и спали, загорали на солнце и спали, чистили оружие и спали, били вшей и спали. Спали в густой тени каштанов и редкой тени маслин, дремали у развалин, в кустах, в пещерах и на утесах, глядя на море. Отоспались за все бессонные ночи и выспались на месяц вперед. Наконец сон стал для нас синонимом скуки, а отдых — мучительной расслабленностью. Единственным нашим развлечением оставалось критиковать еду, но и это надоело.
43
Генерал С. Сарафис — главнокомандующий ЭЛАС.
Несколько дней тому назад крестьяне привели из Саиты Стевицу Котельщика. Вся кожа у него была вытатуирована колючками ежевики, в которой его нашли. Кроме кожи, костей, копны спутанных волос и нескольких связанных друг с другом тряпок на теле, был еще и повидавший виды обрез с пятью патронами в магазине. Стевица бежал еще до нас из давломельского лагеря и оказался в краю озер. Фашисты напали на их партизанские группы, которые действовали северней церкви св. Николы и в окрестностях Сиврии, тогда же, когда и на нашу бригаду. Отступали к Карабунару, потом к Бекирлию. Бились не щадя сил, бились и после, и вдруг исчезли. Единственный живой свидетель, Стевица по прозванию Котельщик, полагает, что остались раненые и, подобно ему, прячутся в зарослях ежевики да в овражках. Начальство забеспокоилось и решило предпринять поиски. По ряду причин выбор пал на Мурджиноса.