Избранное
Шрифт:
— Я сдаюсь, — снова произнес Ягош и повторил эти слова еще раз, как бы убеждая самого себя в необходимости такого шага. — Сдаюсь, потому что мы к стене приперты. Подождите меня у входа, я с друзьями попрощаюсь.
Бечир и Радоман вышли из пещеры. Ослепленные ярким блеском солнца, отраженным снегом, прикрыли глаза ладонями. Кругом были рассыпаны войска: кто выдает себя концом винтовки, торчащей из-за камня, кто шапкой. За скалами притоптывали ногами, пытаясь согреться.
— Чувствуешь, войско у нас замерзает, — сказал Радоман.
— У меня у самого ноги отваливаются, — сознался Бечир.
— Слушай, давай мы с тобой перебьем их, и все тут!
— Их сейчас нетрудно перебить.
— Да мы бы запросто с ними управились, а после говорили бы про нас: двое Томовичей с таким делом справились, с каким целое войско справиться не могло.
— Полегче ты — тут политика замешана.
— Скажи тогда, что целых две, — укорил его Радоман. — Сверху тебе приказывают пленных не брать, а ты норовишь взять их живьем. Не понимаю.
— Поймешь, когда я тебе объясню. Это крупные птицы — Милан был председателем общины, Ягош командующим Комского батальона на Плевлях. Люди на него молились, песни о нем пели. Убьем мы его — ну и что? Ягоша провозгласят героем, а мы получим труп. Вот если мы его сломим, заставим кланяться и просить, тогда его и живьем не страшно отпустить на все четыре стороны — герой будет повержен, ни одна душа его не пожалеет.
— Я бы его живьем не отпустил даже с переломленным хребтом, — возразил Радоман. — И не доверял бы им, будь я на твоем месте. Вот учитель сказал нам, что сдается, — а нет его. Не передумал ли?
— И ты бы не спешил в его положении.
Ягош поднялся было, чтобы идти, и — ноги у него подкосились, медленно осел на камень, всю пятерню запустил в волосы. Хрипло простонал, невнятно бормоча проклятия, и проговорил:
— Ничего не поделаешь, придется!.. Идешь ли ты, Евра, со мной?..
— Иду, на свою беду!
— Как и всегда, с тех пор, как ты со мной. — И Ягош встал.
Евра обвела взглядом пещеру. Покидая насиженные места, всегда что-то забираешь с собой, только вот отсюда нечего взять и некому нести. Все, что видят глаза, не представляет собой ценности, но будь здесь украшения, серебро, дорогие памятные вещи, и они бы утратили цену, потеряв свое предназначение. Мысленным взором окинув свою жизнь с самого начала, Евра поразилась тому, как наивно верила, будто что-то может измениться к лучшему. Как все было, так оно и есть: нищета, босоногость, холод, папоротник, солома, тряпье, голь и дрань, чурбаки, долги, выплаты, отсрочки, ожидание, страх и бесконечная тревога. Видно, только тот не натерпелся, кто на этот свет не родился… Ягош спросил:
— Милан, а ты что думаешь?
— Мы с Янко останемся, посмотрим, что будет.
— Раз так, вот вам мой револьвер, пользуйтесь. Больше я вам ничем не могу помочь.
— Спасибо, Ягош, и дай бог, чтобы Бечир слово сдержал!
— Брось, Милан, не валяй дурака!.. Какое еще там у Бечира слово!.. Я не на слова его польстился, только и надеюсь, что детей моих оставят в покое, когда меня не будет.
Они вышли из пещеры и остановились, ослепленные солнцем и снегом. Словно ожил каменистый простор перед ними, напоминавший заброшенное кладбище с хаосом поверженных, покосившихся надгробий. В морозной сияющей дымке маячат головы, щетинятся винтовки, гудят голоса, нарастает шум. Раздаются восторженные крики «ура» вперемежку с итальянским «bravissimo», к Бечиру бегут поздравлять с победой, одержанной без крови. Восхваляют его отца, дядьку и деда, вспоминают боевые подвиги. Вскидывают винтовки, палят в небо, прославляя победу, откуда-то срывается стая ворон и принимается каркать. Взмывает песня:
Батальон Бечир ведет, В бой его бросает, И победное «ура» Воздух оглашает…Ягош воткнул винтовку в снег и так оставил. Напуганная поднявшимся шумом, Евра схватила мужа за руку и на минуту заслонилась его плечом. И только потом увидела, что на них никто не смотрит, словно не замечая. Узкой стежкой люди проходили мимо, сталкивая их в снег. В конце концов Ягошу пришлось зайти в целину у обочины. Он утоптал в снегу небольшой пятачок для себя и для Евры, и так они стояли, отделенные от всего — от проторенной тропы, от всех людей, ненужные, незваные, как будто невидимые.
— Это они нас нарочно унижают, — сказала Евра.
— Ну и пусть, тебе-то что. Потом мы их тоже унизим.
— Когда потом?
— Когда с той стороны придем.
Шум и гвалт, отраженные скалами, проникали в пещеру, где оставались Милан и Янко, первый раненый, второй изнуренный болезнью. Янко разболелся, а вернее, просто надорвался под непосильным грузом как раз накануне той ночи, когда выпал первый снег. Они спустились с Ягошем в Бистрицу пополнить запасы муки. Набрали два полных ранца и стали карабкаться по круче Спиндируши. Торопились обогнать первую белую порошу, но переусердствовали. Непривычный и ослабевший Ягош быстро выдохся, и Янко взял на себя его ношу. Они преодолели подъем и добрались до загона, что возле Забойского озера; Янко был весь в испарине и не мог двинуть пальцем.
Они залезли в сено, передохнуть до рассвета, а потом остались до полудня, и до ночи, да только, похоже, Янко от той усталости никогда уже не сможет отойти до конца своих дней.
— Давай, Милан, покончим с собой, испортим им праздник!
— Наложить на себя руки, — сказал Милан, — значит перечеркнуть все, что было сделано до сих пор.
— Что ты предлагаешь?
— Возможно, стоит согласиться с Бечиром. Тогда они пощадят Евру и Мираша, а то и Джорджие с Ягошем, если повезет.
— Пошли, истомило меня это ожидание.
Когда они выбрались из пещеры и остановились, на мгновение ослепленные светом, гвалт усилился, в нем уже преобладали издевательские выкрики:
— Ага, вон и заводилы выползли!
— Эй, бросайте там свои бабахалки, не ваше это дело с ними якшаться! Оружие не для трусов и выгребных дел мастеров!
— Что же это ты, непобедимый Янко Видакович, так оконфузился?
— Это не Янко, а одно недоразумение какое-то!
Отобрали у них винтовки, гранаты, револьверы, штанины у Янко ощупали до самого низа, обшарили всего, не скрыл ли гранату или бомбу. Весть о том, что на Быстрых Водах погиб взводный Алекса Вукович из Штитарицы, к этому моменту широко распространилась — четники поклялись еще до ночи отомстить за его смерть. С другой стороны, пронесся слух: Бечир не дает этих трогать, хочет предать суду.
Пока спускались с Гряд, перекинулась тень через Добриловину и стала подниматься снизу им навстречу. На поляне у монастыря к пленным подвели Джорджие и Мираша. Четники загорланили песни, заплясали на снегу, закружились в коло. Самые ретивые, жаждущие мести, человек с десять, отделились от общего хоровода. Во главе — Новак Ёкич и Драгутин Медо, они считали себя обойденными с тех пор, как Бечир перехватил инициативу в свои руки. Взяв наизготовку куцые итальянские карабины с примкнутыми штыками, они рвутся без промедления окрасить их кровью. Тут перед ними вырос сам Бечир Томович: орет, допытывается, где они раньше были, когда их геройство пригодиться могло?.. Бечира толкнули в грудь, так что он пошатнулся, но устоял и с дороги не сошел. Его толкнули во второй и в третий раз, только он решил стоять насмерть: им слово дано, затронута честь, он никого не подпустит к пленным, пока у него голова на плечах держится…