Избранное
Шрифт:
— Ой, молодой хозяин приехал! — радостно воскликнула добрая Джованна, открывая ему дверь.
А тут и мама вышла; слава богу, она совсем не изменилась.
Сидя в гостиной и пытаясь ответить на множество вопросов, он чувствовал, как радость поневоле уступает место грусти. Дом по сравнению с прежними временами показался ему опустевшим: один брат уехал за границу, другой мотается бог весть где, третий живет в деревне. Дома осталась только мама, но и ей надо было торопиться к мессе: в церкви ее уже ждала подруга.
В его комнате все было так, как при нем — даже к книгам никто не притрагивался, — и все-таки она показалась ему чужой. Он сел в кресло, прислушался
Как чужой, ходил он по городу в поисках старых друзей, но оказалось, что все они по горло заняты разными делами — своими предприятиями, своей политической карьерой. Друзья говорили с ним о серьезных и важных вещах, о заводах, железных дорогах, больницах. Кто-то пригласил его на обед, кто-то женился, каждый избрал собственный путь в жизни, и за четыре года все заметно от него отдалились. Как Джованни ни старался (а может, он утратил эту способность?), но ему так и не удалось воскресить прежние разговоры, шутки, словечки. Он бродил по городу, разыскивал старых друзей — ведь их было много, — но под конец неизменно оказывался один на тротуаре, а впереди, до вечера, оставалось еще столько времени.
Он гулял до поздней ночи с твердым намерением хорошенько поразвлечься. И каждый раз выходил из дому с одной и той же смутной юношеской надеждой встретить свою любовь, но неизменно возвращался разочарованным. Он возненавидел улицу, по которой возвращался к дому, такую скучную, безлюдную, заставлявшую еще острее чувствовать свое одиночество.
Как раз в эти дни в городе давали грандиозный бал, и Дрого отправился туда вместе с единственным вновь обретенным другом Вескови в самом лучезарном настроении. Хотя весна вступила в свои права, светало не рано, времени было предостаточно, до рассвета могло случиться все что угодно — что именно, Дрого и сам не знал, но не сомневался, что его ждет масса всяких удовольствий. Он даже принялся заигрывать с девушкой в лиловом; часы еще не пробили полночь: как знать, может, до наступления утра между ними суждено родиться любви. Но тут его позвал хозяин дома, вознамерившийся показать ему свои владения, потащил его по всяким переходам и галереям, задержал в библиотеке, заставил по достоинству оценить все без исключения экспонаты своей коллекции оружия, завел разговор о стратегии, военных хитростях, рассказал несколько анекдотов из жизни королевской семьи, а время шло, стрелки на часах неслись вперед с устрашающей скоростью. Когда Дрого удалось наконец освободиться и он, горя нетерпением, вернулся в парадный зал, гости почти все разъехались, и девушка в лиловом исчезла — должно быть, отправилась домой.
Дрого пытался напиться, бессмысленно смеялся — напрасно: даже вино не помогало. А голоса скрипок становились все более вялыми, и наступил момент, когда музыка сделалась и вовсе ненужной, так как никто уже не танцевал. Удрученный Дрого очутился в саду, среди деревьев, и издали слушал расплывчатые звуки вальса; ощущение праздника мало-помалу улетучивалось, а небо постепенно бледнело — близился рассвет.
Звезды погасли, но Дрого все сидел, затаившись
Город еще спал; дойдя до дома, Джованни чересчур громко хлопнул входной дверью. В комнаты сквозь щелки жалюзи уже просачивался слабый свет.
— Это я, спи, мама.
Он проходил по коридору, и, как обычно, как в те прежние, далекие времена, когда он возвращался домой за полночь, из комнаты, из-за двери до него донеслось что-то неразборчивое, ласковое, хотя голос был заспанный. Дрого, почти умиротворенный, направился к своей комнате, но мама как будто еще что-то сказала.
— Что, мама? — спросил он.
Слова его канули в тишину. Тут до него дошло, что за милый мамин голос он принял отдаленный грохот экипажа. Она действительно ничего не ответила, шаги сына в ночи уже не могли разбудить ее, как бывало раньше, они стали для нее чужими, словно их звук со временем изменился.
Когда-то его шаги она определяла безошибочно, как условный сигнал. Все другие ночные звуки, даже куда более громкие — грохот колес на улице, плач ребенка, лай собак, крик совы, хлопанье ставней, завывание ветра в водосточных трубах, шум дождя, скрип мебели, — не тревожили ее сон. Только шаги Джованни будили ее, как ни старался он идти на цыпочках; просыпалась она не от топота, а просто оттого, что пришел сыночек.
Теперь, выходит, и этого уже нет. Вот он окликнул маму, как бывало, лишь чуть-чуть повысив голос; прежде она, заслышав привычный звук его шагов, конечно же, проснулась бы. А теперь никто не отозвался на его слова, только прогромыхал вдалеке чей-то экипаж. Какая глупость, подумал Дрого, нелепое совпадение. Но, даже укладываясь в постель, он не мог отделаться от чувства горечи: прежняя материнская любовь словно потускнела, время и пространство незаметно опустили между ними завесу отчуждения.
А еще он навестил Марию, сестру своего друга Франческо Вескови. Перед домом у них был сад; с приходом весны деревья в нем покрывались молодыми листочками, и на ветках распевали пичуги.
Мария с улыбкой встретила его в дверях. Она знала, что Джованни должен прийти, и надела голубое платье в талию, похожее на то, давнее, которое когда-то ему нравилось.
Дрого думал, что встреча эта вызовет у него бурю чувств, заставит сердце учащенно биться. Но когда он подошел к девушке, вновь увидел ее улыбку, услышал голос («О, Джованни, наконец-то!»), совсем не такой, каким он себе его представлял, то понял, сколько времени утекло.
Он полагал, что остался таким же, как прежде, разве что немного раздался в плечах и потемнел от горного солнца. Впрочем, и она не изменилась. Но между ними возникла какая-то отчужденность.
Они вошли в большую гостиную, где можно было укрыться от солнца; в комнате, погруженной в мягкий полумрак — лишь узкая полоска света лежала на ковре, — тикали часы.
Они сели на кушетку — наискосок, чтобы лучше видеть друг друга. Дрого смотрел в глаза девушке, не зная, о чем говорить, она же оживленно вертела головой, глядя то на него, то на мебель, то на свой бирюзовый браслет — очевидно, совсем новенький.