Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 1

Всякое коммерческое использование текста, оформления книги – полностью или частично – возможно исключительно с письменного разрешения Автора. Нарушения преследуются в соответствии с законодательством и международными договорами.

1124

__________________________

Во всех известных культурах и цивилизациях воины отмечали число врагов, преданных ими смерти. Смысл ритуала состоял в том, чтобы

дать визуальную фиксацию количества смертельных граней, которые воин сумел преодолеть. Делалось это на орудии убийства либо на самом теле воина, в виде характерных отметин, так или иначе не оставлявших сомнения, о чем шла речь. Тем самым концепции Смерти с каждым разом предлагалась все новая диспозиция, с предупреждением, что отобрать конкретно у данного кандидата в покойники право на жизнь ей будет труднее, чем у других. Точнее всего то же содержание передавала известная формула: «Все, что не убивает меня, делает меня тверже». Статус в иерархии повышался соответственно числу пережитых врагов.

Именно этот ритуал в упрощенной и цивилизованной форме позднее копировала традиция единоборств, присуждая мастеру следующую ступень на более безопасном пути к совершенству – «дан».

И только одна островная культура следовала традиции, в которой такая визуальная фиксация на теле делалась не за число убитых врагов: следующую ступень мастера присуждали за поединки, представлявшие реальную опасность, от которых воин сумел уклониться. Традиция не имела отношения к искусству дипломатии.

Некоторые исследователи интерпретировали это как другой известный постулат: «Лучшая война – та, которую выигрывают, не начав». И отчасти, действительно, в такой интерпретации содержалось рациональное зерно. Правда, существовало еще одно прочтение.

Суть была не в том, чтобы просто избежать столкновения, представлявшее потенциальную опасность, – это было несложно сделать, просто сведя число столкновений к минимуму. Дело было в другом: в искусстве, которое в вольном переводе звучало бы примерно как искусство вовремя остаться в живых. Иначе тот же оборот трактовался вторым значением: умением отличить главное от остального.

Как раз эти представители и своего рода «эндемики» культуры в свое время настолько ценились в некоторых кругах своим нюхом на присутствие смерти, что к их услугам прибегали даже руководители кланов, ценивших свою жизнь выше долга. Именно их впоследствии стали называть «сторонними наблюдателями».

В том же исследовании утверждалось так же, что, несмотря на все это, те же «наблюдатели» не отличались какой-то особой продолжительностью жизни…

– Из «Энциклопедии первобытного мышления. Культура и ее тотем». Издание Иоганна Баарса, IV и последнее

В 1381 году Хан Тохтамыш, планируя очередное «турне» года по городам урусов по периферии западного направления, надеялся управиться со всем предприятием до заморозков, с тем чтобы успеть к себе домой к какому-то национальному празднику. Поскольку собственный сектор военной разведки в силу чисто национальных особенностей характера и склада ума очень неохотно утруждал себя добросовестным и подробным составлением карт чужой местности («Ввяжемся – а там будет видно».), топографическая сторона предприятия была вечной головной болью каждой новой кампании. За что разведка Тохтамыша каждый раз получала по шапке. Это помогало, но ненадолго.

Поэтому руководство, все трезво взвесив, разумно решило на начальном этапе заслать в пределы Москвы двух специально подготовленных «орнитологов» с подробными наставлениями где стоять и как и что говорить.

Конечно, Москва, в свете последних событий сидя как на иголках, что-то такое предвидела, и на таможне все с большим сомнением

разглядывали крепкие небритые лица «орнитологов» при верительных грамотах, написанных от руки с каким-то сильным и до боли знакомым акцентом. Поэтому осмотр достопримечательностей был сокращен до минимума, но дело этим не ограничилось по причине того, что заезжая научная партия с самого начала испытывала трудности в поиске общего языка с местным населением (исключая ее женскую часть). Сейчас трудно сказать, что там у них произошло, только «орнитологи» очень скоро вернулись уже не одни, правда, в истории потом осталось только одно имя: «Тохтамыш-хан».

Еще менее известно, что в 1382 году до погребов была сожжена вся целиком не одна Москва, а целый маршрутный прилегающий пояс географии уруссии. Самое любопытное в этой истории то, что, по слухам, Тохтамыш делал это из чисто топографических соображений, создавая из незнакомой местной географии четкие визуальные ориентиры, чтобы потом на обратном пути не гадать и не ломать голову, был он тут уже раньше или еще нет, не полагаясь больше на болванов из внешнего отдела разведки…

Над лужайкой, унылой и желтой от пожухлой травы, висели первые снежинки. Небо пахло тишиной и скукой. Было то непонятное время без времени, когда сезон, который кончался, завершал самый бесцветный день. Кусок изуродованной старой стены торчал из травы, как несостоявшийся катаклизм: без начала и продолжения. Стена тут была ни к селу ни к городу. Под лучами не знавшего тепла солнца недостроенный замысел прятался где-то в исходной части, которого никто так и не увидел. Рядом в основание камней упиралось дерево. Был почти вечер.

– Нет здесь ничего, – сказал один гунн другому, стоя на краю возвышения из камней и прикрывая ладонью нижнюю часть лица. – Я же говорил. У меня нехорошие предчувствия насчет этого леса. Слишком тихо.

– Да они у тебя всегда нехорошие, – отозвался напарник. – Ты у нас как этот, у которого что ни делается, то к худшему.

Захоронение было какое-то странное. Дети лежали, словно их приносили в жертву в спешке, опаздывая и оглядываясь через плечо. Даже не захоронение: тела оставили так, словно подношение делалось лесу. У некоторых кости ног были перебиты – явно чтоб не бегали. У других кости ребер имели одинаковые повреждения – доставали только сердца. У части лежавших в основании черепов остались отчетливые следы от ударов тупым предметом. Еще один череп, судя по всему, маленькой девочки, аккуратными надрезами пытались делить на равные части, как делают, принося в виде подношения самое дорогое, что есть. Взрослых не было.

Погода совсем испортилась. Ночевать здесь никому не хотелось. Шли долго, потом снова встали.

– С этим миром что-то не так, – заявил гунн напарнику, разглядывая лежавшие на земле фигуры казненных с прибитыми к дереву языками. – С каких пор воров скота кладут ногами к солнцу?

– Так я про это и рассказываю, – отозвался его напарник постарше, грубее лицом и с большим количеством прямых старых шрамов. – Если даже Бру говорит о вреде чтения, то вспомни мое слово: скоро покойников будет больше.

Тропа шла в обход и терялась где-то у обрыва. В лесу было так тихо, как бывает только в преддверии настоящих заморозков.

– Это который Бру? – спросил первый гунн напарника. – Бру Тога Стоик?

– Аденомик он, а не стоик, – хмуро отозвался соплеменник по прозвищу Козьи Уши, бандит в нескольких поколениях и прилежный семьянин. – Философы проклятые. Все несчастья в мире от них. Всё, пошли. Нечего тут разглядывать.

Гунн помоложе глядел под ноги, напарник тоже старался смотреть, куда наступает. Козьи Уши тяжело дышал, удобнее перехватывая поручни оглобель повозки, помогая быкам преодолеть наиболее опасный участок пути. На западе опять что-то висело, снова тучи и блеклые полосы света, предвестники инея, никуда от них было не деться.