Избранные произведения

Леопарди Джакомо

НОЧНАЯ ПЕСНЬ ПАСТУХА, КОЧУЮЩЕГО В АЗИИ [50]

Что делаешь на небе ты, Луна? Безмолвная, ответь. Восходишь вечером, бредешь одна, Пустыни созерцая, — и заходишь. Ужель ты не пресытилась опять Извечною тропой Идти и вновь долины узнавать Все те же под собой? Не так ли пастуха Жизнь тянется, как эта? Встает он с первым проблеском рассвета, Скотину гонит, видит Стада, ключи и травы; Потом, устав, во тьме смыкает вежды, И ни на что другое нет надежды. Ужели не гнетет Жизнь эта — пастуха, А жизнь твоя — тебя? Куда стремится Путь краткий мой и твой извечный ход? Старик седой и слабый, Босой, полуодетый, С вязанкой дров тяжелой за спиной, Под ветром, под дождем, в полдневный зной, По кручам, но долинам, По камню, по песку, через кусты, По леденящему покрову снега Бежит и задыхается от бега; Пересекает и поток и топь; Упав, встает; спешит все больше, больше, Не смея отдохнуть; В крови, изранен; наконец приходит. Сюда его вели Дорога и старанья: Огромный, страшный перед ним обрыв. Он низвергается, все вмиг забыв. Гляди, Луна невиннейшая, вот Как смертный человек внизу живет. В мученьях он родится, В самом рожденье — сразу смерть таится. Боль и страданье — первое, что он Испытывает. С самого начала Отец и мать его хотят утешить В том, что родился он; Потом он вырастает — Они его лелеют; и потом Словами и делами много лет Приятное ему стремятся сделать, Смысл бытия открыв, утешив этим: По отношенью к детям Любовней долга нет. Но для чего тогда рождать на свет И для чего поддерживать жизнь в том. Кто просит утешенья? Коль жизнь людей несет несчастье им, Зачем ее мы длим? Светило целомудренное, вот Как человек живет; Но не из смертных ты, И речь моя вотще к тебе плывет. Но, странница извечная, одна, Задумчивая, ты, быть может, знаешь, Что есть земная жизнь. Страданье наше, наши воздыханья; И что есть смерть — что означает бледность Последняя в лице, И гибель всей земли, исчезновенье Привычного, возлюбленного круга. Конечно, понимаешь Ты суть вещей и что земле несет Закат или восход, Бег времени безмолвный, бесконечный. И знаешь ты, какой своей любви Весна улыбку дарит; Кто зноя ждет и для кого зима — Что темная тюрьма. Тебе открыты тысячи вещей, От пастуха простого скрытых тайной. Порой, когда гляжу я на тебя, Как ты безмолвно светишь на равнину, У горизонта слившуюся с небом, Или бредешь со стадом, Как я, дорогой длинной; Когда гляжу, как небосвод обилен Созвездьями, и мыслю: Зачем такое множество светилен? И беспредельность воздуха?

и глубь И ясность неба без конца? что значит Огромная пустыня? что я сам? — Так рассуждаю про себя: о зданье Безмерном, горделивом И о семье бесчисленной; потом О стольких муках, о движеньях стольких И на земле и в небе всяких тел — Вращенью их отыщется ль предел? Откуда двинулись — туда вернулись; Разгадки не добиться, Что пользы в том и где плоды. Но ты, Ты знаешь все, бессмертная юница. Мне ж — смысл один лишь ведом, Что сей круговорот, Что бренное мое существованье Других, быть может, к благу и победам, Меня же — лишь к несчастью приведет. Ты счастливо, о дремлющее стадо, Скрыт от тебя твой жалкий жребий. Как Завидую тебе я! Не потому лишь, что тебе не надо Страдать; что все лишенья. Страх, тяготы ты тотчас забываешь; Но потому, что скуки отвращенья К бегущим дням не знаешь никогда. Ты на траве в тени — Спокойно и довольно; И большую часть года Не зная скуки так проводишь ты. Я ж на траву сажусь, укрытый тенью, Но дух мой предается отвращенью, Как бы ужален шпорой: И мечется душа моя, которой Покоя нет и места не найти. А я ведь не желаю ничего, И не было еще причин для слез. Ты счастливо. Ответить на вопрос: Чем счастливо и как? — мне не дано. Я ж мало наслаждений знал еще, О стадо, но не только это больно. Когда б могло ты говорить, то я Спросил бы лишь одно: Скажи мне, почему В благополучной праздности — довольство Находят все наперечет, А я — лишь отвращение и гнет. Вот если б я в заоблачный полет На крыльях мог умчаться, Чтоб бездна звезд мне вся была видна, Чтоб я, как гром, бродил в горах — я был бы Счастливее, о сладостное стадо, Счастливей, о безгрешная Луна! Иль, может быть, не прав, когда гляжу я На чью-то жизнь чужую; Все так ли будет иль наоборот, Родившимся — несчастья груз сполна Их первый день несет Перевод А. Ахматовой

50

Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии — Написано в Реканати между октябрем 1829 г. и апрелем 1830 г. под впечатлением книги «Путешествие из Оренбурга в Бухару в 1820 году» («Voyage d’Orenbourg а Boukhara fait en 1820») барона Мейндорфа. Впервые опубликована во флорентийском издании.

ПОКОЙ ПОСЛЕ БУРИ [51]

Вот миновала буря; Я слышу, как ликуют птицы; снова Выходит курица во дворик, повторяя Стишок свой. И небес Голубизна над той горой на юге Растет; все очищается в округе, И светлой кажется река в долине. В сердцах опять веселье; там и тут Шум слышен снова; все Взялись за прежний труд. Ремесленник с работою в руках У двери появляется — взглянуть На небо; погодя Выходит женщина с ведром к потоку Недавнего дождя. Торговец травами — переходя С тропинки на соседнюю — опять, Как прежде, принимается кричать. Вернувшегося солнца луч принес Холмам улыбку и усадьбам. Окна И двери можно в доме распахнуть: Я издали услышал Звон бубенцов с дороги, скрип колес Повозки, что опять пустилась в путь. В сердцах веселье вновь. В какое из мгновений Бывает жизнь отрадней, вдохновенней? Когда еще такая же любовь К трудам своим людьми овладевает? Толкает к новым? К прежним возвращает? Когда еще их беды не тревожат? Дитя боязни — радость; Веселье тщетное — Плод страха миновавшего, когда Смерть угрожала тем, Кому ужасна жизнь; Когда, безмерно мучим, Оборван, бледен, нем, Перед препятствием могучим Людской сдавался род На милость молниям, ветрам и тучам. О благосклонная природа, вот Дары и наслажденья, Что ты готовишь смертным, Нам наслажденье нынче — Преодолеть мученье; Ты щедро сеешь муки, а страданье Само восходит. Радость, Из ужаса родившаяся чудом,— Уже большая прибыль. Род людской, Любезный тем, для коих смерти нет! Ты счастлив даже лишку, Коль дали передышку Средь горя; и блажен, Коль смерть тебя от всех врачует бед. Перевод А. Ахматовой

51

Покой после бури. — Канцона написана в середине сентября 1829 г. Впервые опубликована во флорентийском издании.

СУББОТА В ДЕРЕВНЕ [52]

Охапку трав на плечи взгромоздив, Проходит девочка в лучах заката, И несколько фиалок и гвоздик В ее руке зажато, Чтоб завтра, в праздник, в поясе их спрятать, И в волосы воткнуть, И грудь украсить, по обыкновенью. Ступень одолевая за ступенью, Старушка с прялкой ветхою своей Спешит к соседкам, что уселись кругом, Порассказать о лучших временах, Когда она на праздник наряжалась И шла плясать к подругам Под вечер, в те прекраснейшие годы Над старостью смеясь и над недугом. Уже просторы воздуха темны, Вновь небо сине, вновь ложатся тени От кровель и холмов Под бледным светом молодой луны. И вот уже звонят — И наступает праздник. Как будто с этим звуком Вновь в сердце сил излишек. Веселый шум и гам Несет гурьба мальчишек, Мелькая тут и там По площади селенья. Меж тем, насвистывая, земледелец — В мечтах о наступленье Дня отдыха — за скудный стол садится. Когда ж погаснут все огни вокруг И смолкнет всякий звук, Услышу я, как трудится столяр, Он что-то пилит, молотком стучит, Усердствует; он запер мастерскую И засветил фонарь, Чтоб кончить все к рассвету. Вот этот день, желаннейший в седмице — Больших надежд и радостных причуд; С собою завтра принесут Часы тоску и грусть; и в мыслях каждый К работе повседневной возвратится. Неугомонный мальчик, В своем цветенье юном С днем, радости исполненным, ты схож. Блестящим, чистым сплошь, Грядущей жизни праздничным кануном. Им наслаждайся нынче, мой проказник: Ты чудом опьянен. Теперь — молчок; пусть (хоть и медлит он) Тебе не будет в тягость этот праздник. Перевод А. Ахматовой

52

Суббота в деревне — Канцона написана в конце сентября 1829 г. в Реканати. Впервые опубликована во флорентийском издании.

НЕОТВЯЗНАЯ МЫСЛЬ [53]

Властительница сладостная дум. До глубины пленившая мой ум; Ужасный дар небес, Но милый мне; подруга Моих унылых дней — Все та же мысль — я неразлучен с ней. Кто не сказал о тайной Твоей природе? Власти Ее кто не узнал? Но, всякий раз в плену у этой страсти, О ней вещает нам людской язык — И ново то, к чему давно привык. Ты дух мой посетила, Когда пришел твой срок,— И стал он одинок! Как блеском молний, мыслями другими Лишь миг бываешь ты освещена; Стоишь огромной башней Ты над пустынной пашней Моей души — одна. Чем стали без тебя Земные все дела И вся земная жизнь в моих глазах! Знакомцев праздный круг — Лишь повод для досады. Мне больше не мила Тщета надежд на тщетные услады, Коль их сравнить с той радостью небесной. Что ты мне принесла! Как от скалистых гор Угрюмых Апеннин К улыбкам вдалеке полей зеленых Сейчас же странник обращает взор, Так быстро я от света Жестокого, сухого, Как в плодоносный сад, к тебе иду, Чтоб чувства расцветали в том саду. Мне кажется почти невероятным, Что без тебя я нес Несчастной жизни, злого мира бремя Столь долгое, столь тягостное время; И не могу понять, Как жил другим желаньем, Несвойственным тебе, другим дыханьем. С тех пор, как я впервые На опыте узнал, что значит жизнь, Страх смерти грудь мою не сжал ни разу. И то мне ныне кажется игрой, Что славит неразумный мир порой, Чего всегда трепещет и боится — Последняя граница; И коль опасность вижу я, в упор Смеющийся в нее вперяю взор. Я трусов презирал И низкие отверженные души Всегда. Теперь же тотчас уязвляет Мне чувства каждый недостойный шаг И тотчас подлости людской пример В негодованье душу повергает. Надменный этот век, Который насыщается тщетой, Враждебный доблести, болтун пустой, Который пользы ищет, неразумный (А что все больше бесполезна жизнь, Того не видит он), Меня он ниже, знаю. И смешон Мне суд людей; и всяческую чернь, Которая в незнанье презирать Тебя готова, я готов попрать. И разве первенства другие чувства Тебе не отдают? И разве вообще другому чувству Средь смертных есть приют? Гордыня, алчность, ненависть, презренье, И честолюбье, и стремленье к власти — Лишь суетные страсти В сравнении с тобой. Лишь ты живешь В сердцах. Лишь ты Властителем пришло к нам непреклонным — Назначено от вечности законом. Оно дарует жизни смысл и ценность, И человек с ним ко всему готов; Единственное оправданье року, Который на земле из всех плодов Нам лишь страданье выбрал. Того не знают низкие сердца, Что лишь из-за него Порой бывает жизнь милей конца. Чтоб радости твои узнать, о мысль, Достойная цена — Изведать человеческие муки И испытать сполна Жизнь смертную; и вновь бы я вернулся Постигшим беды все, Точь-в-точь таким, как ныне, Чтоб к цели вновь направиться твоей; Хотя в песках, средь ядовитых змей, Лишась последних сил, В скитаньях по пустыне Тебя я не достиг. Притом отвагу Свою я не хочу причислить к благу. О, что это за новая безмерность, О, что это за мир, о, что за рай, В который мощь твоих чудесных чар Меня возносит, кажется! Где я Блуждаю под иным, нездешним светом, Где исчезает суть моя земная, Действительность моя! Наверно, таковы Бессмертных сны. Увы, ты тоже сон, Явь озаряя блеском красоты, Мысль сладостная, ты — Сон, явная мечта. Но существо Твое — иное, чем у грез пустых, В нем скрыто божество, И потому жива ты и сильна, И потому при встрече с явью ты Оказываешься упорней тверди Земной; ты ей равна, Ты пропадаешь лишь на ложе смерти. О мысль моя, конечно, Ты оживляешь дни мои одна, Любовь моя, ты страхи мне несешь; В единый миг простимся мы со светом: Я узнаю по явственным приметам, Что ты мне в повелители дана. Какую-нибудь сладостную ложь Мне ослабляло истины виденье. Но чем теперь ясней Ты снова мне видна. Тем больше наслажденье, Тем большим я безумием дышу. О райская краса! Мне кажется, когда вокруг гляжу, Что всякий лик прекрасный — словно образ Обманный — подражает твоему. Ты — всяческой мечты Единственный источник, Единственная правда красоты. Ужель была не ты Моих забот усердных высшим смыслом С тех пор, как увидал тебя впервые? И был ли день такой, Чтоб я не думал о тебе? И часто ль Твой властный образ снов моих бежал? О ангела подобье, Прекрасная, как сон, В людских жилищах, сумрачных и тесных, Иль в безграничности путей небесных, К чему я устремлен Сильнее, чем к очам твоим? Чего Хочу в своей судьбе Найти желанней мысли о тебе? Перевод А. Ахматовой

53

Неотвязная мысль — Написана между 1830 и 1832 гг. Впервые опубликована в неаполитанском издании. Полагают, что стихотворение вдохновлено Фанни Тарджони-Тоцетти.

ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ [54]

Кто мил богам, тот умирает в юности.

Меандр Сестер Любви и Смерти первый крик В один раздался миг. Прекрасней их ни на одной планете Нет — и нигде на свете. Та — дарит пыл и радость, Прельстительные столь, Что равных им нет в море бытия. Другая — гасит боль Великую и беды. Красивейшая дева, Приятная на взгляд, но не такая, Какой ее рисует низкий люд; За юной вслед идет Она Любовью часто; Над жизнью пролетая, Они — для сердца мудрого оплот. Ни разу сердце не было столь мудрым, Столь храбро мерзость жизни не презрело. Как в миг, когда Любовь В него вошла; к опасностям влечет Любовь, пленяя, сердце; Оно — твое всецело, Любовь, рождаешь ты иль будишь вновь В нем мужество; стремленье К делам, а не к пустым, как прежде, снам Приходит к человеческим сынам. Когда любовным чувством Наш дух еще чуть-чуть Волнуем и томим, Устало вместе с ним Желанье смерти наполняет грудь: Не знаю как, но сильной Любви бывает первый зов таким. Быть может, чьи-то очи Пугает вид пустыни: Быть может, смертный видит, что для жизни Не годен мир отныне Без новой, беспредельной, Единственной услады, Которую себе представил он; Для сердца бурю тяжкую в зачине Провидя этом, он покоя жаждет, Укрыться жаждет в бухте Пред бешеным желаньем, Что с воем тьму несет со всех сторон. И далее, когда Власть грозная объемлет все вокруг И молнией забота в сердце бьет,— Как часто, Смерть, взывает К тебе с мольбою страстной Терзаемый мученьями влюбленный! Как

часто, утомленный, В ночи иль поутру хотел бы звать Себя блаженным, если б мог он впредь На мрачный не смотреть Рассвет и не вставать. И часто, слыша похоронный звон Иль внемля песнопенью, Летящему с умершими к забвенью, Испытывал средь пылких. Из глуби сердца, вздохов Одну лишь зависть он К тому, кто направляется к усопшим. И даже чернь — крестьянин, Которому из доблестей (что знаньем Даются) не известна ни одна; Иль дева, что полна Смятенья, имя Смерти с содроганьем Ловя, — хоть шевелит ей кудри страх. На погребальных смеет пеленах Остановить свой взгляд Упорный. Сталь и яд Овладевают глубиною дум, И постигает ум Незрелый — прелесть смерти. Так к смерти сам закон любви склоняет. А иногда стесняет Столь яростно истома душу, с тыла Напав, что гаснет сила Природная, плоть бренную бросает — И вот уж Смерть, смотри, Сестру ее же властью победила. А то — Любовь терзает изнутри, И селянин, живущий в темноте. Иль трепетная дева Жестокою рукой Себя во цвете жизни убивают. Но их несчастью лишь смеются те, Кому даны и счастье и покой. Пусть душам благородным, Горячим и счастливым Судьбе послать угодным Из вас одну лишь будет, Людского рода други! Властители желанные, вам слуги — Все сущие вокруг, и только рок С могуществом таким сравниться б мог. И ты, кого с начала дней моих Смиренно призываю, Смерть дивная, одна Состраждущая мукам, Коль я тебе хоть раз воздал хвалу, Коль я твою божественную суть Берег (когда старалась посягнуть Чернь на нее), преграды ставя злу,— Не медли больше, согласись склониться На странные мольбы И погрузи во мглу Мой взор печальный, о времен царица. Но, внявшая мольбе, Расправив крылья в срок, Меня — разящим рок Найдешь, с открытым лбом, с мечом, в борьбе: Бичующей рукой, Моей невинной кровью Залитой, к славословью Привыкшей, восхищаться я не стану В угоду лжи людской. С напрасною надеждою, которой Младенцев тешит мир, С бессмысленной опорой Порву я; лишь одно, Лишь на тебя оставлю упованье, Спокойное одно лишь ожиданье — Припав к тебе, уснуть. Склонив лицо на девственную грудь. Перевод А. Наймана

54

Любовь и смерть. — Дата написания — осень 1832 г. (Флоренция). Впервые опубликовано в неаполитанском издании. Эпиграф — из числа изречений, заимствованных у греческого комедиографа IV в. до н. э. Менандра.

К СЕБЕ САМОМУ [55]

Теперь ты умолкнешь навеки, Усталое сердце. Исчез тот последний обман, Что мнился мне вечным. Исчез. Я в раздумиях ясных Постиг, что погасла не только Надежда, но даже желанье обманов прекрасных. Умолкни навеки. Довольно Ты билось. Порывы твои Напрасны. Земля недостойна И вздоха. Вся жизнь — Лишь горечь и скука. Трясина — весь мир. Отныне наступит покой. Пусть тебя наполняют Мученья последние. Нашему роду Судьба умереть лишь дает. Презираю отныне. Природа, тебя — торжество Таинственных сил, что лишь гибель всему предлагают, И вечную тщетность всего. Перевод А. Ахматовой

55

К себе самому — Завершено весной.1833 г. Впервые опубликовано в неаполитанском издании.

АСПАЗИЯ [56]

Является мне в мыслях иногда, Аспазия, твой образ. Или, беглый, Он предо мной сверкает в месте людном В чужом лице; или в полях пустынных Днем ясным, а порой в безмолвье звездном От сладостной гармонии родившись, В моей душе, еще к смятенью близкой, Проснется это гордое виденье. О, как любима, боги, та, что прежде Была моей отрадой и моей Эринией. Мне стоит лишь вдохнуть Прибрежный аромат или цветов Благоуханье на дорогах сельских, И снова вижу я тебя такою, Как в ясный день, когда ты в дом вошла, Дышавший свежестью цветов весенних. В одежде цвета полевой фиалки И ангельской сияя красотой Ты предо мной предстала; ты лежала Средь белизны мехов, окружена Дыханьем сладострастья; горячо, Прелестница искусная, малюток Своих ты в губы целовала нежно, Их обнимала тонкою рукой, И приникали кроткие созданья, Не знающие о твоих уловках, К груди желанной. Чудилась иною Земля, и новым — небосвод, и свет — Божественным мне в мыслях. Так мне в грудь, Хоть я и защищал ее, послала Твоя рука стрелу с живою силой. Стрелу, что я носил, стеная часто, Пока два раза обновилось солнце. Божественным мне показалась светом Твоя краса, о донна. Не одно ли Внушают нам волненье красота И музыка, что тайну Елисейских Полей нам открывают часто? Смертный — Раб, восхищенный дочерью души — Любовною мечтою, что вмещает В себя Олимп и всем — лицом, повадкой, Речами — женщину напоминает, Которую восторженный влюбленный (Как полагает он в смятенье) любит. И вот уж не мечту, а только эту, Земную, в упоении объятий, Он любит, преклоняется пред ней. Узнав же заблужденье и подмену, Он гневается; и винит в обмане Напрасно женщину. Небесный образ Натуре женской редко лишь доступен; И, что за дар от красоты ее Влюбленный получает благородный, Ее головке не вместить. Напрасно, Увидев этих взглядов блеск, мужчина Надеется, напрасно ожидает Любви сильнейшей, чем его любовь, От женщины, что создана природой Во всем слабей мужчины. Потому что Коль члены у нее слабей и тоньше, То не сильнее и не глубже разум. И ты еще ни разу не могла Себе представить то, что ты сама Внушала мне, Аспазия. Не знаешь Безмерности любви, ужасных мук, Порывов несказанных, тщетных грез, Тобой во мне зажженных. И вовеки Не поняла б ты это. Точно так Не знает музыкант, что он рукой Иль голосом волшебным вызывает Во внемлющих ему. Та умерла Аспазия, которую любил я. Не стало той, которая однажды Явилась целью жизни всей. На миг Лишь оживает, если милый призрак Передо мною предстает. Не только Еще красива ты, но столь красива, Что, кажется мне, превосходишь всех. Но жар угас, тобой рожденный, ибо Любил я не тебя, а Божество, Что ныне живо — иль погребено — В моей душе. Его я обожал; И так мне нравилась его краса, Что я, хоть понял с самого начала Всю суть твою, твои уловки, козни, Все ж, увидав его прекрасный свет В глазах твоих, шел за тобою жадно, Пока оно здесь жило — не обманут, Но, наслаждаясь глубочайшим сходством, В жестоком долгом рабстве пребывал. Теперь хвались умением своим. Рассказывай, что ты одна из всех, Пред кем я гордой головой поник, Кому я отдал добровольно сердце Неукротимое. Скажи другим, Что первой ты была (но и последней, Надеюсь), для кого мои ресницы С мольбою поднимались и пред кем Я, робкий и трепещущий (сейчас Я от стыда горю), себя лишенный, Ловил покорно речь твою, желанья, Движенья, от надменности бледнел Твоей, светлел при милостивом знаке, От взгляда каждого в лице менялся. Но вот очарование пропало, И на землю ярмо мое свалилось; Вот почему я весел. Хоть и полон Досады я, но после рабства, после Всех заблуждений я, спокойный, стал На сторону рассудка и свободы. Ведь если жизнь без чувств и заблуждений Ночь средь зимы беззвездная, то мне За жребий человеческий довольно Той мести, утешения того, Что на траве лежу я, улыбаясь, В недвижности и праздности и глядя На землю, и на море, и на небо. Перевод А. Ахматовой

56

Аспазия. — Последнее из пяти стихотворений, вдохновленных любовью к Фанни Тарджони-Тоцетти. Написано в Неаполе между 1831 и 1835 гг. Впервые опубликовано в неаполитанском издании.

К ДРЕВНЕМУ НАДГРОБЬЮ, НА КОТОРОМ УСОПШАЯ ДЕВУШКА ИЗОБРАЖЕНА УХОДЯЩЕЙ В ОКРУЖЕНИИ БЛИЗКИХ [57]

Куда идешь? Чей зов Уводит вдаль тебя, Прекраснейшая дева? Для странствий кров отеческий одна Ты вовремя ль покинула? Сюда Вернешься ли? Украсишь ли досуг Тех, что сейчас в слезах стоят вокруг? Твои ресницы сухи, жесты живы, Но ты грустна. Приятна ли дорога Иль неприятна; мрачен ли приют, К которому идешь ты, или мил — Ответа не дают Суровые черты. Немилость ли небес снискала ты, Любовь ли; счастлива ты иль несчастна — Ни мне и никому, быть может, в мире, Увы, теперь не ясно. То смерти зов; в самом рожденье дня — Его последний миг. В гнездо свое Ты не вернешься. Вид Своих родных навеки Ты позабудешь. Место, Куда ты направляешься, — Аид. Там вечное пристанище найдешь ты. Быть может, этот жребий и не плох, Но всех, кто рядом, слышен скорбный вздох. Не видеть света вовсе, Наверно, было б лучше. Но едва Дожить до дней, когда лишь расцвела Девичья красота И облика и стана И то, что было далью, Вплотную подошло; В огнях надежд, задолго до того, как Явь бросила на светлое чело Тень мрачную свою,— Как пар, который облачком несло, Трепещущим у неба на краю, Рассеяться, едва успев возникнуть, Сменить на мрак могильный навсегда Грядущие года,— Быть может, разум в этом видит счастье, Но все же чувства жалости высокой И скорби — избежать не в нашей власти. О мать, внушающая страх и слезы Извечно существам одушевленным, Ты чудом (понапрасну восхваленным) Считаешься, природа, Рождаешь ты и кормишь, чтоб убить; Но зло — уйти до срока, За что на смерть ты обрекаешь тех, Кому неведом ни единый грех? Что ж мучишь безутешным Страданьем и тоской И тех, кто покидает мир до срока, И тех, кто будет плакать одиноко? Куда ни обратись, везде несчастно Потомство на земле! Тебе угодно было. Чтоб обманула жизнь Надежду юную, чтоб скорбью полны Катились волны лет и чтоб защитой Была лишь смерть; неотвратимым знаком, Законом непреложным Поставила ее ты на пути. Зачем хоть цель в конце столь тяжких странствий Не сделала ты радостной? И то, Что носим мы в душе, В грядущее готовясь, То, в чем единственная наша сила Копилась к горьким дням, Ты трауром увила И окружила тучею ненастной — И более ужасной, Чем бури все, открыла гавань нам? Коль уж и то несчастье, Что смерти отдаешь ты Всех нас, кого безвинно, против воли, На жизнь ты обрекла,— То впрямь умерших доле Завидует оставшийся в живых, Чтоб видеть близких смерть. И если правда — А я уверен в этом,— Что эта жизнь — несчастье, А в смерти — благодать, то кто бы мог Желать, чтоб наступил последний срок Для близких (как судьбой предрешено); Остаться, словно тело лишено Себя же самого, Глядеть, как от порога Уносят человека Любимого, с которым много лет Провел; сказать «прощай» ему, хоть нет Надежды никакой На встречу в этой жизни; Потом покинутым и одиноким Вновь спутника былого вспоминать В привычный час, в родном краю, в отчизне? Как сердцу твоему, скажи, природа, Хватает сил, чтоб вырвать Из рук у друга — друга, Из рук у брата — брата, Детей — у их отцов, У любящих — любимых, сохраняя Жизнь одному, когда другой угас? Зачем ввергаешь неизбежно нас В такое горе — пережить, любя, Велишь ты смертным смертных? Но природе Приятно знать о чем-нибудь другом, А не о нашем благе иль невзгоде. Перевод А. Ахматовой

57

К древнему надгробью, на котором усопшая девушка изображена уходящей в окружении близких — Стихотворение написано в Неаполе между 1834 и 1835 гг. Впервые напечатано в неаполитанском издании.

К ПОРТРЕТУ КРАСАВИЦЫ, ВЫСЕЧЕННОМУ НА ЕЕ НАДГРОБИИ [58]

Такой была ты; ныне — Прах и скелет подземный. Над костями И грязью втуне высится, немая. Недвижная, на бег веков взирая, Единственная скорби И памяти хранительница, тень Красы минувшей. Эта нега взгляда, Что заставлял, как кажется досель. Дрожать, вперяясь; рот, отколь услада, Как бы из полной вазы, Переливалась; шея, вожделеньем Обвитая; рука, что ощущала Порой, как холодеют В ней пальцы, пожимаемые еле; И грудь, перед которой Мужи от страсти явственно бледнели,— Все жило миг: ты — кости И грязь теперь; скрыт камнем Вид этот безобразный и печальный. Вот так унизил рок Те формы, в коих мнился образ неба Жизнеобильный. Тайна бытия Извечная! Сегодня красота, Источник высших дум и чувств, царит, И, кажется, природой Бессмертной на песок Арены этой луч нездешний брошен, И неземной удел Существованью нашему испрошен, Обещан мир златой И сказочный чертог; А завтра, слабый сдвиг — И делается мерзко, грязно, гнило, Что ангелоподобно Мгновеньем раньше было, И чуть не сразу в душах Восторженные мысли, Воздвигнутые красотою, меркнут. Дано рождать высоким Желанью и виденью В душе, хранимой сенью Мечты, аккорд певуче-соразмерный; Начав по морю дивному скитанье, Плывет от тайны к тайне Наш разум — как резвится Безумец в океане; Но только звук неверный Коснется слуха, этот Рай тотчас исчезает эфемерный. О человек, коль хрупок И ни на что не годен, Коль прах и тень, что мыслишь высоко? А если благороден, Что мыслям и намереньям неложным По поводам ничтожным Даешь вскипать и гаснуть так легко? Перевод А. Наймана

58

К портрету красавицы, высеченному на ее надгробии. — Стихотворение написано в 1834–1835 гг. в Неаполе. Впервые опубликовано в неаполитанском издании «Песен» 1835 г.

ПОДРАЖАНИЕ [59]

Вдали от ветки милой, Несчастный лист увядший, Куда летишь? — От бука, Которым я рожден, отбросил ветер Меня. Крутя в полете, Из рощицы к пустыне, Из лога он несет меня к вершине. Забыв про все на свете, Я странствую, его лишь слыша свист, Куда природы грозы Всё сносят, к той же мете, Куда листочек розы Летит и лавра лист. И в воздыханье вечном нет спасенья. Перевод А. Наймана

59

Подражание. Подражание стихотворению Антуана Венсена Арно (1766–1834), напечатанному впервые анонимно в «Спеттаторе итальяно» (1818, т. XI). Подражание Леопарди датируется и 1818 г. и (с весьма вескими основаниями) позднее 1828 г. Впервые напечатано в издании «Песен» 1835 г.