Изгнание из рая
Шрифт:
…Дядька Вновьизбрать и Гриша стояли на балконе сельсовета и смотрели вслед Подчеревному и Слимаченко, которые чуть ли не бегом одолевали крутую зашматковскую гору.
— Ну, рванули, говорится-молвится! Вот так и надо отучивать от чарки всех, кто падок к ней, — улыбнувшись, хмыкнул дядька Вновьизбрать.
ЖМАКИАДА
Но природа не терпит пустоты, и на смену сельскохозяйственным критикам появился товарищ Жмак. Перед этим в районе нарушилась инфраструктура, то есть под тяжестью «КамАЗа» обрушился один мостик. Однако машина товарища Жмака, обогнав «КамАЗ», проскочила этот мостик. Жмак любил быструю езду. Все ли уполномоченные любят быструю езду? Не будем обобщать, тем более что эта институция, как уже отмечал автор, благополучно отмирает, а потому товарища Жмака следует воспринимать как курьез.
Итак, товарищ Жмак мчался в Веселоярск. Может, чтобы защитить веселоярцев от новых козопроверяльщиков или просто поинтересоваться самочувствием валютных коз, как дед в сказке: «Козочка моя милая, что ты пила, что ела?» Гай-гай, какая наивность! Козы для товарища Жмака были уже давно пройденным этапом. Он про них забыл навеки, заклепал в памяти такими заклепками, что не разварил бы их и прославленный патоновский институт. В объемной голове товарища Жмака зрели уже новые замыслы, там роились такие грандиозные идеи, что ни в сказке сказать ни пером описать. Шофер Жмака хорошо знал, какими замыслами полнится голова его начальника и какая она тяжелая от этих замыслов и починов. Поэтому он уже давно пристроил к переднему сиденью высокий и крепкий подголовник. Но не помогало и это, ибо товарищ Жмак главным образом дремал то от быстрой езды, то от хорошей закуски в чайной, и тогда его голова раскачивалась довольно угрожающе. Во избежание неприятностей, водитель пристроил еще и ремешок и прикреплял им голову товарища Жмака так хитро, что из-под шляпы не было и видно.
Дремля, товарищ Жмак включал свое мощное сознание, и в его фантазии рисовались грандиозные картины, смелые перевороты в сельскохозяйственном производстве, фантастические преобразования природы и чуть ли не опрокидывание вселенной (с полезной целью, с полезной целью!).
Перед его мысленным взором простирались зеленые поля свеклы без конца и без края, и он над этими полями проносится, будто лермонтовский Демон, но не печальный и безнадежный, а полный энтузиазма и энергии творения. Ну, что мы копаем по одному бурячку даже самыми мощными свеклокомбайнами? А если сделать такую машину, чтобы сразу накрывала не менее десяти соток, охватывала каждый корень свеклы сверху, а потом включался бы вибратор и свекла извлекалась бы из земли чистенькой, без почвы, только пыль с нее сдувай — и в нутро машины, где она перемалывается, передавливается, так что в один шнек вталкиваются свекловичные выжимки, а в другой вытекает сладкий сок, который вези на завод и вари из него сахар. Такую машину можно было бы сделать, если бы корни росли ровные, как брусочки. Но ведь они сегодня имеют такую форму, что никакая техника их не берет и никакая наука не может ничего с этим поделать.
От огорчения Жмак даже прерывал свою сладкую дрему и обращался к водителю, спросонок произнося его короткое имя в два приема, так что получалось вроде бы по-китайски: И-ван!
— Г-га! — откликался, будто из двустволки, Иван.
— А что, если бы сахарная свекла была ровненькой, как брусочки?
Иван не одобрял экспериментов над природой.
— Не трогайте бураков, а то без сахара останемся, — говорил он.
Но Жмак уже не слышал ничего, потому что парил теперь над полями кукурузы, высокой, как пальмы, а початки на каждом стебле — как поднятые к небу оглобли. Только в их области в этом году кукуруза может дать до миллиона тонн зерна! А ломать же надо с початками — получится миллиона два, а то и три. Ни техники, ни рук не напасешь. А что, если… не убирать? Ну, не всю, а какую-то там часть. Пустить туда свиней — и пускай пасутся. Был же когда-то один новатор, который приучал свиней к сыроедению. Пускал их на поле: что выроешь рылом, то и съешь. Правда, там была свекла, картофель, все, что в земле, внизу. Кукурузные же початки вверху, а у свиньи глаза смотрят только вниз.
— И-ван!
— Г-га!
— А что, если вывести такую свинью, у которой глаза смотрели бы вверх?
— Как у крокодила?
— И такую шуструю, чтобы сама себе корм добывала.
— Тогда и нам и вами уши объест.
Вечным скептицизмом Иван только лишний раз подчеркивал свою ограниченность, но в машине не было другого собеседника, поэтому он вынужден был каждый раз обращаться к своему водителю.
— И-ван!
— Г-га!
— А ты слыхал миф про Европу?
— Миф? А что это такое?
— Ну, это такая легенда, красивая выдумка…
— Побасенка?
— Не опошляй и не вульгаризируй. Миф — это краса и мудрость. У древних греков на мифах строилось все мировоззрение. И был такой у них миф про Европу. Так называлась очень красивая женщина, в которую влюбился их верховный бог Зевс. Ну, так он, чтобы жена его не ревновала, стал быком, а Европу сделал коровой.
— Нам бы такого бога! Вот бы подняли животноводство!
— Ты слушай!
— Да слушаю.
— Сделал он Европу коровой и так оставил. Вот я смотрю и делаю выводы. Как эта мифологическая корова поставлена? Вымя у нее в Западной Европе, а голова к нам обращена. Мы кормим, а там доят. Там доят, а мы — кормим!
— Вот тебе и миф! — присвистнул Иван.
— Вопрос стоит так, — вслух раздумывал Жмак, — чтобы повернуть Европу выменем к нам. Вот был бы почин! Всем починам почин!
— Как корову ни крути, а без кормов не обойдешься, — глубокомысленно заявил Иван.
Но Жмак уже его не слушал.
Въезжали в Веселоярск.
— Туда? — спросил для приличия Иван.
— Туда, — почмокал толстыми губами Жмак.
Это означало: к чайной тетки Наталки, где была персональная пристройка, этакая скромненькая веселая боковушка, о которой Жмак любил говорить Зиньке Федоровне: «Интерьер сплошь импортный, а харч наш!»
Жмак ел все только черное. Черные баклажаны, черную редьку, черных поросят, сметану от черных коров, черных цыплят, черный виноград.
Когда тетка Наталка приносила миску, в которой плавали в сметане поджаренные цыплята, Жмак строго допытывался:
— А цыплята черные, домашние, не те блондинистые с птицефабрики?
— Да черные, черные! — заверяла его тетка Наталка. — Вон и перышко в решете еще сохранилось. Может, показать?
— Верю и так, — обгладывая вкусные косточки, мурлыкал Жмак самодовольно. Он знал, что тетка Наталка такая же лукавая, как все веселоярцы, обманывает его, что решето с черным пером стоит у нее под рукой с давних пор, но даже постоянно обманываемому приятно было показать свою власть хотя бы на глупости и удовлетвориться послушанием хотя бы мнимым.
Насытившись всем черным, Жмак позволял себе остроту: «Женщин люблю белявых, потому что все черные — ведьмы!»
Тетка Наталка с лукавой покорностью сносила и про ведьм (у нее ведь были черные волосы), и эта ее покорность тоже лила елей на толстую Жмакову душу.
После плотной закуски в веселой боковушке начиналась икота, поэтому и приходилось обращаться к своему шоферу по-китайски:
— И-ван!
Однако сегодня икота напала на Жмака по причинам, можно сказать, противоестественным: не от пресыщения, а от недосыщения, или точнее — с голоду.
Тетка Наталка, как всегда ласково, усадила товарища Жмака за стол в веселой боковушке, но не метнулась по обыкновению туда, где жарится и парится, а остановилась у двери, опершись круглой спиной о косяк.
Жмак застыл от удивления: стол пуст, как каток, уполномоченный за столом, а эта женщина стоит себе и прячет руки под фартук.
У Жмака от возмущения пересохло во рту, запершило в глотке, он гневно откашлялся:
— Кгм! Кгм!
— Вот смотрю я на вас, — сказала тетка Наталка, — да почему-то мой покойный Гаврило вспомнился. Давило его страшно перед смертью, я ему подушку поправляю, чтобы выше было, а он мне и говорит: Наталка, говорит, вот бы мне холодненького взварцу, так сразу бы и полегчало.