Изгнание из рая
Шрифт:
— При чем здесь взвар? — выкрикнул Жмак.
Но на тетку Наталку сегодня не действовали никакие покрикивания. Может, решила она отплатить Жмаку за его вечное привередничанье или за черных ведьм, о которых он всегда болтал, наевшись и напившись, кто его знает. Но, начав про свои контакты с душами умерших, она уже не могла остановиться.
— А вот сегодня ночью, знаете, еще вроде бы и не спала, как вдруг вижу: мама покойная идет ко мне, в длинной сорочке белой, босая, по траве идет, а трава густая да высокая, а она шла-шла да и упала. Я подбежала поднять ее, а не могу. А она и говорит…
— Все это мистика и ерундистика! — воскликнул Жмак. — Надо думать не о покойниках, а о поставках!
— О чем, о чем? — не поняла такого перескока Жмаковой мысли тетка Наталка.
— Сказал же: о поставках! Вы думаете, я здесь столуюсь? Ем да пью? Ничего подобного! Я проверяю качество поставок!
— А сегодня и проверять нечего, — сообщила ему тетка Наталка.
— Как это нечего?
— Зинька Федоровна ничего не говорила.
— Борщ у вас хоть какой-нибудь есть?
— Так Зинька ж Федоровна ничего не говорила.
Жмак выскочил из-за импортного стола.
— И-ван! — закричал он.
— Туда? — спросил Иван, имея в виду Зиньку Федоровну, ведь товарищ Жмак был твердо убежден, что село — это председатель колхоза, как та городская дамочка, для которой село — это дача.
— Ну! — воскликнул Жмак, дескать, зачем спрашивать, но тут же опомнился и без привычной уверенности в голосе промолвил: — А может, к новому председателю сельсовета?
— К новому так к новому! — согласился Иван.
А товарищ Жмак встревоженно обдумывал то, что с ним только что произошло. Плохая примета. Ой плохая! Может, пока он ехал в Веселоярск, там, в области, снова с ним какая-то перетряска?
Тут наконец надо открыть одну тайну. Изо всех сил цепляясь за фактически уже несуществующую роль уполномоченного и в этом цепляний скатившись от уровня районного до колхозно-сельского, Жмак продолжал пыжиться, изображая из себя большого начальника и недвусмысленно давая понять всем здесь, что судьба сельского хозяйства чуть ли не в его руках. На самом же деле его роль и функции уменьшались и сужались в прямой связи со снижением общественного статуса товарища Жмака. Управления и конторы, отделы и подотделы, которыми он руководил, почему-то все время попадали под сокращение, под укрупнение, под уплотнение и еще под что-то, в результате чего товарищ Жмак опускался ниже и ниже и теперь возглавлял уже что-то такое мелкое, что приходилось подходить совсем вплотную, чтобы разглядеть.
Но ведь возглавлял! Боролся, сопротивлялся, заискивал и заверял, но не тонул, держался на поверхности; тонуть не хотел, сокращаться окончательно и в помыслах не имел.
Да и где вы видели человека, который поддался бы сокращению?! Если он, скажем, сидел в конторе, где дают кукиши воробьям, а эту контору сократили, так, думаете, бросится он к тем, кто ловит воробьев, и попросится на работу? Дудки! Он немедленно устроится в такую институцию, которая изучает вопрос о том, что лучше: журавль в небе или синица в руках. Если сократят журавлино-синичную институцию, он окажется в объединении, пытающемся установить расстояние между бузиной на огороде и дядькой в Киеве. И так без конца. Жмак принадлежал к этой категории.
Могут сказать: на должностях он хотя и сокращается, но вечен, зато как уполномоченный задержался случайно и рано или поздно исчезнет. Поэтому, дескать, раз этих уполномоченных уже нет, были они только в прошлом, так зачем же вспоминать, да еще и писать?
А в самом деле, подумал автор. А потом подумал еще. Ну хорошо. Жмаков уже нет. А короли, императоры, князья, лакеи есть? А царица Клеопатра и королева Марго есть? А пишем — и читают, и требуют: давай еще!
Жмак же еще не самоуничтожился, а едет прямо к новому председателю Веселоярского сельсовета Грише Левенцу, и едет, надо сказать, в настроении, далеком от ангельского. О настроении Жмака Гриша догадался, увидев в окно, с какой дикой скоростью мчится к сельсовету машина уполномоченного.
Дядька Вновьизбрать в течение своего необычно продолжительного председательствования умело использовал свой огромный опыт и знал, как избежать и Совершенного, и Давай-Давай, и Жмака, спихивая их на председателя колхоза. Теперь Зинька Федоровна, судя по всему, решила показать Грише свой руководящий опыт и спихнула на него товарища Жмака для стычки или же конфронтации.
Гриша еще не оклемался после козьей комиссии, поэтому у него не было ни малейшего желания иметь встречу на высоком уровне. Он побежал в комнату секретаря, подмигнул Ганне Афанасьевне, прислонил палец к губам, тихонько попросил:
— Там Жмак катит, так вы ему что-нибудь соврите, а я спрячусь в комнате Свиридона Карповича.
— Григорий Васильевич, разве ж так можно? Ваша должность не разрешает…
Но Гриша не дослушал и побежал прятаться. Должность не разрешает, так разрешает возраст. Не целоваться же ему с товарищем Жмаком!
Ганна Афанасьевна, осуждающе покачивая головой, быстро направилась навстречу Жмаку, чтобы спасти уже не столько своего несерьезного председателя, сколько высокую честь учреждения, которому она отдала, почитай, всю свою жизнь.
— Председателя нет, — сообщила Ганна Афанасьевна товарищу Жмаку, как только он, хлопнув дверцей машины, встал на веселоярскую землю.
— А где?
— Вызвали на областное совещание.
— А председатель колхоза?
— Не знаю. Кажется, тоже нет.
— В области?
— Кажется.
— Вам все кажется, все кажется, уважаемая! — погрозил пальцем Жмак, строго глядя на смущенную Ганну Афанасьевну. — Я прибываю, понимаешь, с важными указаниями, а ваши председатели убежали в неизвестном направлении! Может, мне создать штаб по розыску ваших председателей?
Нужно сказать, что Жмак, кроме починов, страшно охоч был до штабов. На фронте он не был, в армии не служил из-за какого-то физического изъяна, но штабы любил безмерно и создавал их по любому поводу. Это звучало для него как музыка. Но слова о штабе для розыска председателей были только, можно сказать, административной шуткой. Жмак не стал даже наслаждаться впечатлением, которое произвела эта шутка на скромную Ганну Афанасьевну, нырнул в машину, хлопнул дверцей, скомандовал:
— И-ван!