Изгнание из рая
Шрифт:
— Тут написано, что вы механизатор.
— Написано — значит, написано.
— Но это не отвечает действительности.
— Да и в самом деле. Написали «механизатор», а надо было: «механизатор широкого профиля». Потому что я — на всех машинах.
— Вы хотите выдать желаемое за действительное.
— Что-то я не пойму…
— Ведь вы теперь не механизатор, а председатель сельсовета.
— Председатель? И уже не механизатор?
— Уже нет.
— А когда начнется вторая жатва, пойдет кукуруза, пойдет свекла, вы думаете, я буду сидеть в кабинете? Я сяду на комбайн!
— Несерьезно, товарищ Левенец.
— Что — несерьезно?
— Председатель сельсовета на комбайне — это несерьезно.
— Слушайте, — воскликнул Гриша. — Вот я как-то был в Киеве и видел, как заместитель Председателя Совета Министров выходит из государственных дверей, садится в машину, ключик — в замок зажигания, чик-чик и поехал! Это что, по-вашему?
— Несолидно, товарищ Левенец!
— Что несолидно? Что ключик — в зажигание и чик-чик без шофера?
— Несолидно обманывать государство.
— Как это, обманываю? — аж подскочил от праведного возмущения Гриша.
— Выдаете себя за механизатора, не будучи им.
— Ну, хорошо, пусть сегодня я не механизатор. А когда подавал заявление — был я им или нет?
— Нужно было известить институт, что вы уже не принадлежите к производственной сфере.
— Не принадлежу? А как же Продовольственная программа и единый агрокомплекс?
— Надо еще разобраться, принадлежите ли вы к агрокомплексу.
— А к чему же я принадлежу?
— Спрашивать разрешите мне. Мы имеем заявление о том, что вы нарушили положение о приеме в институт. Заявление подтвердилось.
— Хотел бы я знать, чье это заявление!
— Оно адресовано нам, так что об этом не будем. Речь идет о другом. Вы заслуживаете наказания. Точно так же, как те, кто давал вам фальшивые справки и рекомендации.
— Рекомендацию мне дало общее собрание колхоза!
Недайкаша не слушал Гришу, продолжал свое:
— Ректора мы накажем за то, что допустил вас к экзаменам.
— Не было экзаменов! Только беседа.
Тот так и въелся:
— Какая беседа? С кем?
— Ну, с профессором, с доцентами.
— Накажем и их.
Сколь напрасными могли бы показаться споры философов всех времен о том, есть ли у человека душа или нет. В этом человеке души не нашли бы никакие академии наук. Гриша готов был изрубить его, как капусту, а он спокойненько перечислял, кого надо покарать, кого предупредить. И за что же? Что это происходит на белом свете!
— Мы проверили, — не унимался Недайкаша, — вы не привозили для руководства института ни поросят, ни индеек, ни сала, ни меду — это свидетельствует в вашу пользу.
— Я же приезжал в институт, а не на базар! — взорвался Гриша.
— Ездят по-всякому. Но к вам в этом плане нет претензий. Мы только делаем вам замечание, указывая на нарушение и аннулируем ваше заявление, поскольку вы нарушили существующее положение.
— Да оно ведь неправильное — вы же сами видите!
— Пока положение существует, его надо выполнять. Изменится положение тогда другое дело.
— И что же мне? Ждать, пока оно изменится? А сколько ждать?
— Этого я вам не могу сказать. Наберитесь терпения.
— Да я набрался его с самого рождения. А особенно — на зимних ремонтах техники. Вы когда-нибудь слышали об этих ремонтах? В нетопленых мастерских, без запчастей и материалов и двенадцать рэ в месяц!
— Поймите меня правильно, — встал, наконец, Недайкаша из-за стола, и Гриша увидел, что он невысокого роста и весьма болезненный на вид, — наш долг придерживаться законов, следить, чтобы не было никаких нарушений. Ваш случай особый, и если бы не это заявление на вас, мы бы не придирались. Но теперь — надо подождать. Думаю, все будет в порядке и со временем можно будет вернуться к этому вопросу…
Тут в духе старинных романов Недайкаша должен был бы воскликнуть: «Я прощаю вас за невольный обман!» — а Гриша в свою очередь: «А я прощаю вас за чрезмерную придирчивость!» — а потом броситься в объятия друг к другу, расцеловаться и заплакать.
Гай-гай, кто же обнимается, целуется и плачет в наш атомный век? К тому же мы знаем, чем кончаются все эти сладкопевные прощения. Разве в бессмертной поэме «Фауст» над несчастной Маргаритой, брошенной в темницу, не звучит голос с неба: «Спасена!» — вопреки безжалостным словам Мефистофеля: «Она обречена!»? А что получается на самом деле? Побеждает не всепрощающий голос неба, а жестокая дьявольская сила. Короче говоря, Гриша мог пожалеть, что надел новые брюки. Необязательно надевать новые брюки только для того, чтобы оказаться в состоянии апории. Зато он теперь убедился в целесообразности мудрого совета Ганны Афанасьевны читать законы и постановления. Чтобы жить счастливо, надо знать то, что твердо установлено. А, как говорил философ, кое-что твердо установлено не потому, что оно само по себе очевидно и убедительно, а потому, что оно удерживается окружающим его.
Гриша возвращался автобусом в Веселоярск, вокруг расстилались широкие поля богатой родной земли, снова словно бы летал над этой землей невидимый хор, но уже не на золотистых, а на черных крыльях, и хотя пел снова о просе, да не так, как раньше, а наоборот:
А мы просо вытопчем, вытопчем! Ой, дед-ладо, вытопчем, вытопчем!Более всего он боялся сказать обо всем Дашуньке. Ну как ты тут объяснишь? Но она все поняла без объяснений.
— Не приняли? Только и хлопот! Все равно примут — куда они денутся! Бездари всякие по десять раз сдают экзамены и прорываются в институты. А ты ведь у меня умный! Умный же?
— Да, наверное, не очень глупый, — насупился Гриша, а потом вдруг просиял и встрепенулся и уже со свежими силами предстал перед Ганной Афанасьевной, которая, к сожалению, не владела необходимой для таких случаев чуткостью и не подняла Гришино настроение еще на несколько градусов, а наоборот, резко опустила его, сообщив:
— Тут, пока вас не было, депутатская группа по торговле и бытовому обслуживанию проверила продмаг и выявила отсутствие в продаже пшена.
— Пшена?
— Ага. Они будут вам докладывать, чтобы вы приняли меры, Григорий Васильевич.