Изгнание из рая
Шрифт:
Ганна Афанасьевна уже была на своем секретарском посту. Все учреждения держатся на секретарях. Если бы автор был поэтом, он бы написал оду секретарям. Председатели возглавляют, а делают все секретари. Ну, и так дальше. А может, и лучше, что автор не поэт и не пишет од? А то сгоряча понаписал бы и о том, что надо, и о том, что не надо.
Ганна Афанасьевна достойна и од, и панегириков, и величальных песен.
— Что тут у нас, Ганна Афанасьевна? — спросил Гриша.
— Комиссия по защите окружающей среды. Чуть ли не из столицы.
— Сколько их?
— Двое. Мужчина и женщина. Женщина молодая и красивая, а мужчина с бородой и голый.
— Совсем голый?
— Да не совсем. Что-то на нем есть, да только такое, что и не приметишь.
— И вы его в сельсовет пустили — голого?
— Я сказала, что в трусах сюда негоже, а он говорит, что это не трусы, а шорты, то есть коротенькие штанишки.
— Так что же он — пионер?
— Да с бородой же! Ну, я и в этих шортах не пустила. Говорю: без председателя сельсовета не могу.
— А что же мне с ними делать?
— Вы ему авторитетно скажите.
— А приехали зачем?
— Говорят: гусиный вопрос.
— Гусиный?
— Дали мне задание, чтобы подготовила справку о количестве гусей на территории нашего сельсовета в частном секторе и в коллективном пользовании, сколько голых, а сколько оперенных, какой процент падежа, а сколько выжило…
Гриша слушал и ушам своим не верил. Наконец он пришел в себя.
— Ганна Афанасьевна, а не могли бы мы купить робота?
— Робота? Что вы, Григорий Васильевич, разве это возможно?
— Теперь нет ничего невозможного. Купить такую железную чертовщину, чтобы стояла здесь и железным голосом отвечала на все глупости, которые взбредут кому-то в голову!
— У нас нет ассигнований даже на простенького робота, — объяснила ему Ганна Афанасьевна, — а вы еще такого хотите, чтобы говорил! Он же, наверное, очень дорого стоит.
— А мы с вами, выходит, бесплатные?
— Да я же не знаю.
— Ну, ладно, Ганна Афанасьевна. Будем отбивать штурм гусиной комиссии. Вы уже подготовили справку?
— Готовлю.
— Я пойду позвоню Зиньке Федоровне, а потом уж мы с вами подумаем, как и что.
— Я бы вам, Григорий Васильевич, посоветовала знаете что?
— А что?
— Поговорите со Свиридоном Карповичем. Он человек опытный…
Гриша хлопнул себя по лбу. В самом деле: почему он индивидуально отдувался до сих пор перед всеми проверками и не попросил совета ни у кого, в особенности же у такого мудрого человека, как Свиридон Карпович?
— Благодарю, Ганна Афанасьевна, — растроганно промолвил он. — Свиридон Карпович уже здесь?
— Я позвонила ему, сейчас будет.
— Вот уж благодарю вас, так благодарю!
Гриша даже руку поцеловал бы Ганне Афанасьевне, если бы умел, но, к сожалению, в селе почему-то не заведено целовать рук так же, как никто никогда не употребляет слова «труд», хотя трудятся там люди упорно и самоотверженно, от рождения и до самой смерти.
По телефону Гриша разыскал Зиньку Федоровну и конспективно рассказал ей про мороку с проверками и про все свои злоключения.
— Почему же не говорил об этом? — спокойно спросила Зинька Федоровна.
— Не хотел беспокоить. Думал: само пройдет. А оно…
— Ты, наверное, газет не читаешь.
— А что?
— Читал бы, так знал бы. То «Под шелест анонимок», то «Карась, которого не было», то про шестьдесят две комиссии на один колхоз. Я уже это знаю и отношусь ко всему спокойно.
— Да как же можно спокойно?!
— А так. Распихаю проверяльщиков по отраслям. Тех — на агронома, других — на зоотехника, третьих — на инженера, остальных — на бухгалтерию. А ко мне — только с выводами. А на выводы что? Примем к сведению, примем меры, недостатки устраним, упущениям положим конец.
— Так у вас же хозяйство, а меня терзают неизвестно и за что! Сплошные наветы!
— Вот ты и поставь на сессии вопрос о клеветниках.
И трубка — щелк! — и уже ты не поймаешь Зиньку Федоровну ни сегодня, ни в «обозримом будущем».
Но тут появилась великая спасательная сила в лице Свиридона Карповича.
— Ну, что тут у тебя, говорится-молвится?
Гриша рассказал обо всем. И о козах, и о Недайкаше из сельхозинститута, и про демографию, и про гусиную комиссию, которая налетела и крыльев не намочила.
Вновьизбрать долго молчал и мудро щурился. Потом поставил наводящий вопрос:
— И как оно — без подписей все это?
— Подпись всюду одинаковая: Шпугутькало.
— Сычик, значится.
Гриша не понял.
— Что вы сказали, Свиридон Карпович?
— Пугутькало — это сычик. Мелкий такой, говорится-молвится, неважнецкий сыч. Из тех, которые смерть предвещают. А еще там что?
— Я не допытывался. Но, кажется, всюду заканчивается такими словами: «По всему району поползли нездоровые слухи и трудовые массы всколыхнулись и возмутились».
— Ага, всколыхнулись… А я уже давно думаю: что-то оно не так. Как построили новое село, что-то мне не дает покоя, а что именно — никак не пойму. И только теперь понял: анонимок не было! А теперь ты мне камень с души снял.
— Свиридон Карпович! — испуганно воскликнул Гриша. — Что вы такое говорите? Разве можно радоваться, когда?..
— Постой, постой, Гриша, кажется-видится. Ты еще молод, не знаешь людей. Раньше как оно было? Бывали заявления, жалобы, случались и наветы. У того болит, у того чешется, а тот сам не знает, чего ему хочется. И все знай жалуются, жалуются… Когда выросла грамотность, появились и анонимки. Ты ведь знаешь, что грамотность способна творить чудеса. Но все это изредка. Процент нормальный. И когда в новом селе все вдруг затихло, я встревожился. И оказывается, справедливо встревожился! Ибо все, о чем ты мне рассказываешь, что это такое? Это — словно чума, грипп «Гонконг» или империалист какой-нибудь поселился в Веселоярске, а ты молчишь!