Изгнание из рая
Шрифт:
Когда на рассвете он приехал домой, Дашуньки уже не было, а над «Не кантовать» стояло: «Я — на фермах. Ц.Д.». И тут «Ц.Д.», разумеется, вовсе не означало цедильник, а только: «Целую. Дашунька».
Так оно и пошло:
«На свекле. Ц.Г.».
«На фермах. Ц.Д.».
«На свекле. Ц.Ц.Г.».
«На фермах. Еще Ц.Д.».
Исписали «Боится сырости», исписали «Не кантовать», добрались и до «Не бросать», а только в их посланиях начали появляться некоторые несоответствия. Если Гриша каждый раз добавлял по одной букве Ц и довел их уже до четырех (то есть: целую, целую, целую, целую), то Дашунька дальше одного Ц вообще не пошла, потом стала употреблять словечко «еще» (то есть: «еще целую»), потом прибегла к обороту, уже и вовсе неблагоприятному «не Ц.Д.» — то есть: не целую, а еще дальше просто отписывалась: «на фе…»
Семья цементировалась, можно сказать, в одностороннем порядке. Поцелуев с одной стороны становилось больше и больше, а с другой стороны они исчезали совсем и вообще… Вы скажете: тут неминуем конфликт. Но разве же возможен такой примитивный (к тому же сотни раз описанный в халтурных книгах) конфликт в обществе, где впервые в истории человечества наконец удалось достичь гармоничного сочетания общественного и личного, где женщина терпеливо ждет мужа с самых затяжных собраний и самых нудных заседаний (малых деток к сердцу прижимает), а муж еще терпеливее ждет свою общественно-активную жену со свекловичного звена или из длительных поездок для обмена передовым опытом (малых деток к сердцу прижимает). Да и еще: у Григория Левенца и Дарины Порубай, как это доказала недавняя демографическая комиссия, плодотворно поработавшая в райцентре, детей еще не было, стало быть, не было чего прижимать к сердцу тому или другому члену семьи, пока тот или иной член семьи покончит со своими трудовыми обязанностями и прибудет наконец в общий и такой дорогой для обоих (обоих? обоих?) дом и в лоно семьи.
Ученые классифицировали бы это так: стандартная ситуация. А про стандартные ситуации романов не пишут. Но скажите кому-либо из женщин, что она — стандартная. Что будет? Выцарапает вам глаза. А если скажете мужчине? Мужчине это все равно. Для мужчины самое главное, чтобы его любила женщина.
Вот так незаметно мы перешли от свеклы к женщинам, но это только словесный обман, потому что женщины никуда не убегут, а свеклу нужно копать и вывозить на сахарные заводы, чтобы там поскорее перерабатывать и получать сахар, который вреден только для пенсионеров, а для остального человечества необходим так же, как хлеб и вода, потому и называется: углевод. Разумеется, автор, еще с молодых лет усвоив теорию о роли личности в истории, а также зная известную народную мудрость о том, что без одного попа вода освятится, не имел никакого намерения придавать чрезвычайный вес личному участию Григория Левенца в «свекловичной жатве». В самом деле: что может сделать один человек? Техника у нас есть? Есть. Передовая? Передовая. Энтузиазм имеется? Имеется. Трудовых масс маловато? Бросим на помощь труженикам полей учеников. Пошлем из городов шефов, студентов.
Потому и неудивительно, что Гриша Левенец оказался на свекловичном комбайне производства днепропетровского завода.
Но вот тут и сказалась вся нестандартность ситуации, в которую попал Гриша. Получалось, что одно дело копать свеклу, когда ты просто механизатор, и совсем другое, когда ты уже председатель сельсовета. Знал же Гриша в прошлом и в позапрошлом годах, что свеклокомбайн выкапывает не все корни, кое-что теряется. Такова его техническая особенность. Механизатор воспринимал эту техническую особенность как нечто посланное чуть ли не с неба, не удивлялся, не возмущался, не употреблял вводных слов и предложений, вспоминая конструкторов и производственников. Садился на комбайн и копал свеклу. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю.
Но Григорий Левенец сегодня уже не просто механизатор, дорогие товарищи! И свекла для него не продукт сельскохозяйственного производства, а политический фактор. Свекловичный корень, который не выкапывает рядовой механизатор, — это мертвая субстанция, побочный продукт, не зарегистрированный ни статистикой, ни общественным мнением (что с воза упало, то пропало), а корень, сознательно оставленный в земле председателем сельсовета (пускай даже и из-за несовершенства техники), — это безобразие и, если хотите, преступление!
Гриша все это увидел, понял и ужаснулся. Первый, кому он мог излить свою душу, был Педан.
— Послушай, Педан, — сказал Гриша своему сменщику, — ты видишь, что каждый шестой корень остается в земле?
— А разве я их считал? — спокойно ответил Педан. — Может, какие-нибудь там и остаются. Черти их маму знают.
— Ну, ты же понимаешь, что это значит?
— А ничего не значит. Если до плановой урожайности не доберем центнеров пятьдесят на гектар, Зинька Федоровна пустит культиваторы по свекловичному полю — тогда уже докопают до последнего корешка.
— И во что же обойдется каждый корень?
— Пускай наша бухгалтерия считает! Мое дело — копать!
— Этого так нельзя оставлять, — заявил Гриша.
— А ты и не оставляй. Напиши, куда надо и что надо. У тебя же теперь печать есть. Напиши и припечатай. Ты еще скажи спасибо, хоть эти комбайны есть. А когда их не было — помнишь? А вот кукурузу начнем убирать — как там? Один комбайн сняли с производства, а другой не начали производить. А ты сиди в кукурузе и хоть зубами ее грызи.
— Надо ставить вопрос в государственном масштабе, — сказал Гриша.
— Вот и ставь, раз тебя избрали.
Зинька Федоровна деликатно уклонялась, и Гриша не мог высказать ей своих мыслей о несовершенстве свеклоуборочной техники. Сказал об этом дядьке Вновьизбрать, тот махнул рукой:
— Ты, Гриша, говорится-молвится, думай не о том, что в земле, а о том, что на земле.
— То есть?
— Ну вот, кажется-видится, копаешь-копаешь, да и оглянись, да и оглянись!
— Я вас не понимаю, Свиридон Карпович, — обиделся Гриша.
— А вот закапает дождь, тогда и поймешь.
Дождь не закапал. Дождь на Украине либо совсем не идет, либо льется так, будто прорвалось небо и землю надо промочить насквозь до самой Америки. И тогда смешивается грешное с праведным, земля с водою, тверди и хляби, все достижения цивилизации и научно-технической революции обесцениваются в один день, наступает господство первобытных стихий, хаоса и обыкновенное свекловичное поле, которое еще вчера было таким ласково-мягким и щедро-доступным, сегодня становится для людей враждебным и ненавистно-неприступным. Свекловичные комбайны в надрывном клекоте своих моторов еще противоборствуют стихии, упорно преодолевают неодолимое, но одиночество их ужасает. Комбайн копает сяк или так, в тяжелом клекоте преодолевает бездонную грязь, оставляет после себя вороха свеклы (на них тоже миллионы тонн грязи!), а вывозить их оттуда — разве что на вертолетах! Все буксует в этом ужасном болоте, все тонет, утопает и не выныривает.
Гриша кинулся искать Зиньку Федоровну. Она теперь уже не устранялась, а просто исчезала в неизвестном направлении. Колхоз — целое государство. Председатель то там, то тут, то еще где-нибудь, сегодня уже нет, а завтра, наверное, не будет. Неуловимость — одна из форм самозащиты всех председателей колхозов, которые знают, что они вовсе не боги, но знают и то, что требуют от них намного больше, чем от всех богов, известных и неизвестных. Не было Зиньки Федоровны — был у Гриши его консультант и великий предшественник дядька Вновьизбрать.