Изгнанница

Левина Инна

— Кстати, ты меня не спросил, что я купила на твои деньги, — сказала я. Очень неловко сидеть просто так и надо завязать разговор о чем-нибудь, и, к тому же, в самом деле хотелось узнать, почему отец не спрашивает, на что я потратила эти деньги. Может быть, ему просто все равно?

— Это ведь теперь твои деньги, ты можешь покупать, что захочешь. Зачем же мне тебя проверять? — пожал плечами отец и налил себе еще чаю.

— Не проверять — но разве тебе все равно?

— Нет, конечно, не в том дело. Если я стану выспрашивать, получится, что я тебя контролирую, мне кажется, это должно быть тебе неприятно, — ответил он. — И потом, я думаю, если тебе захочется, ты и сама расскажешь, что купила,

верно?

Может быть, он и прав. Но мама обязательно спросила бы, что я купила. Она всегда обо всем меня расспрашивала. И вдруг ему все же просто неинтересно ничего про меня? Отец посмотрел на меня несколько секунд и вдруг сказал:

— Но ты не пойми неправильно — мне интересно о тебе все. Просто считаю, что каждый должен рассказывать другому только то, что сам хочет рассказать. Конечно, если бы это было что-то очень важное, я непременно спросил бы — хотя и в этом случае не стал бы настаивать.

— Ты умеешь читать мысли?! — мне стало не по себе. Страшно все-таки иметь дело с чародеем, я-то и забыла совсем, что такое может быть. И мама никогда…

— Нет, не умею. Но есть ведь интуиция. Да и потом — у тебя на лице все написано.

— Все?

— Многое, — улыбнулся отец.

Минуты две или три мы молча пили чай. Потом отец сказал:

— Я стараюсь говорить с тобой… осторожно. Знаешь, я ведь никогда не воспитывал детей. Даже племянники — я играю с ними, когда есть время, читаю, хожу гулять, но, в сущности, провожу с ними времени не так уж много. Воспитывают их мои брат и сестра — а я… хм… наблюдаю результат. Он неплох, но, честное слово, не представляю, как они его добиваются!

— Ты боишься сказать что-то вредное для меня? — уточнила я.

— Не то, чтобы… Видишь ли, еще раз повторю — я вижу результат, но не особенно представляю себе… процесс… Как тебе объяснить… Когда я был маленький, мама однажды рассердилась на отца и сказала, что мы пойдем по миру с его тратами. Сейчас я вспоминаю, как мы жили и думаю, что до подобного несчастья было очень далеко. Мы всегда жили более — менее обеспеченно. Мама не любила, когда тратят лишние деньги, но я-то принял все всерьез. Принялся собирать мелочь в свою копилку, на тот случай, чтобы как-то прожить первое время — когда пойдем по миру. И потом всегда размышлял, как бы оградить семью от бедности, обеспечить ее… Торговля мне никогда не была так уж интересна — но я стал торговцем. Хотя — не жалею, где я только ни побывал, сколько всякого повидал…

— Я думаю, что смогу различить то, что говорят просто так, от настоящего предостережения, — заметила я.

— Полагаю, что да, но все же, все же… И впечатления — они иногда бывают непредсказуемыми. Сестра однажды говорила мне — лет пять назад — что в детстве ей снились кошмары. Как будто она подходит к озеру, на дне движется из стороны в сторону длинная трава, а потом она падает, и ее утягивает на дно, и выпутаться из травы она не может. Она просыпалась и дрожала от страха. Когда она выросла, этот сон почти никогда не снился. Сестра его никому не рассказывала, потому что считала, что это все никак не нельзя изменить и этот сон — ее личное, откуда-то взявшееся несчастье.

— А потом — перестал сниться?

— Однажды она — во сне — догадалась ухватиться за приозерное деревце и наклониться над озером. И увидела в воде лицо своей бабушки.

— Вот ужас!

— Да нет, наоборот, когда сестра проснулась, то вспомнила, как они ходили с бабушкой гулять к озеру, и та ее пугала, что, если она подойдет близко — упадет и трава ее на дно утянет.

— То есть, бабушка ее напугала, чтобы она не упала в воду?

— Да — из самых добрых побуждений. Кто бы мог подумать, что это потом вот так даст себя знать. Но когда сестра поняла, в чем дело, кошмары перестали сниться.

— А еще бывает, что ребенок видит что-нибудь страшное, например, войну, и начинает ходить во сне, — я вспомнила про друга Райнеля и решила поддержать разговор.

Отец посмотрел на меня с беспокойством и состраданием:

— С тобой такое происходит?

— Да нет, я не о себе, просто бывают ведь такие случаи.

Мы немного помолчали, потом я спросила:

— Ты точно придешь на премьеру «Войны трех царств»?

— Обязательно! Уже билет купил. Кстати… мы ведь так и не поговорили толком об этом, а это важно. Ты любишь танцевать?

— Наверно, да. Если честно, сама не знаю. Люблю танцевать для себя, когда сама придумываю, как мне двигаться, сама вспоминаю или придумываю подходящую музыку. Танцевать в спектаклях — это не то. Тут все приходится делать по чужой задумке…

Отец кивнул, он понял, что я хочу сказать.

— Но если ты захочешь танцевать и дальше, то я обязательно найду тебе учителей. У нас в Фарлайне неплохой балет — может быть, если ты захочешь, мы попробуем тебя туда устроить, в учебную труппу.

И тут я рассказала отцу, сама не думая за минуту, что заговорю про это, про то, как иногда чувствую что-то, чего не могу передать словами — смотрю на луну, и хочется и плакать, и полететь, и сделать что-то необыкновенное… или вижу снег — как он кружится, блестит в желтом круге фонарного света, падает в темноту, и чудится какая-то старая сказка, не обо мне, о другой девочке, которая живет в маленьком городке около северного моря… Или другое — как будто все снежинки — вестники далекого, ледяного царства, где замерзшие ветки деревьев похожи на белые кораллы, скрип снега под ногами звучит странно и незнакомо, а за голыми деревьями в белых шубах может быть все, что угодно: и волшебные звери, и заколдованные дворцы, и дорога к одиноко светящему в лесу огоньку, а еще чудится тихий стеклянный звук… Словами все это передать очень трудно, но, может быть, это можно сделать музыкой или рисунком. А раз я не умею рисовать или сочинять музыку, то, наверно, можно попробовать передать это танцем — но и тут все сложно, ведь приходится рассказывать не свои, а чужие сны, потому что балет придумывают постановщик и композитор.

— И у меня то же самое, только с другими вещами. Иногда видишь так много, как будто каждая вещь имеет множество тайн.

— Как будто у вещей есть тени! — громко сказала я, потому что ужасно обрадовалась, что он меня понял.

— У каждой вещи — свои истории, я это так называю, но можно сказать и «тени», — согласился отец. Он тоже был доволен, что мы так хорошо понимаем друг друга.

Потом он заговорил о том, как увезет меня из Тиеренны в Фарлайн.

— Я хотел забрать тебя прямо на следующий день, если бы ты согласилась, конечно. Но ваша начальница всполошилась и принялась спорить.

— А Комиссия? — я была убеждена, что важнее Комиссии по беженцам здесь никого нет.

— Комиссия тоже была против. Потребовали огромные деньги — за обучение и за то, что придется забирать тебя из спектакля и заменить другой танцовщицей.

— Ну да, денег у нас нет…

— Да почему нет? Деньги есть, и я сразу согласился, и Комиссия тут же перестала настаивать. Но ваша начальница принялась уговаривать и упрашивать, потому что в спектакле тебя заменить некем. А мне как раз надо съездить в Аркайну по некоторым торговым делам. Так что, конечно, если ты соглашаешься, мы сделаем так — я еще поживу тут, с неделю примерно, до твоей премьеры, потом отправлюсь в Аркайну, недели на три — четыре, отменить никак не могу. Тебя с собой взять, к сожалению, тоже не могу: я поеду через пограничные территории, а там может вот — вот начаться война — да и вообще ребенку там не место.