Изгой
Шрифт:
Нет, я устоял, очевидно совсем непроизвольно, я всё-таки уже научился адаптироваться к нестандартным изменениям — состояния часовой давности не случилось. И тем не менее, меня едва не опрокинуло — к горлу подкатывает комок.
— Да ты чего, Илья?! — Дашин срывающийся голос.
Она опять напугана и не может ничего понять. И этот, казалось бы простой вопрос и звучащее в нём её искреннее соучастие, чуть ли вновь меня не рушит.
Но я опять, из последних душевных сил, цепляясь в себе неизвестно за что, не даю себе разнюнится. Отвернувшись
— Дашек умоляю… не сейчас.
Открыв дверь, и задев плечом, а потом и головой, проём двери, я почти падаю на пассажирское сиденье.
– ------------ опять в настоящем…
Зубная боль
Ответы на вопросы я вроде бы нашёл.
Всё предельно ясно и безо всяких сомнений — фигня со мной происходит, лучше и не скажешь. Но вот в какую сторону податься, тут ясности не возникло, потому как — всё совсем не понятно.
С одной стороны, есть человек и больной на всю голову — это я. С другой же стороны тоже есть человек, но супер, может быть даже и с большой буквы. И так выходит, что и это… тоже я. А в итоге…
Короче, эксклюзивно-то оно выходит. Но получается-то — два в одном…
Опять, но уже с интересом созерцаю меняющуюся обстановку за окном машины — продираемся сквозь автомобильную пробку и, со всей очевидностью, недалеко от центра — хорошее освещение, повсюду полно народу.
Смотреть конечно особо не на что, вечером во всех городах одинаково. Машин — битком, люди на остановках в позах ожидания, с лицами — в ту сторону, автобусы и троллейбусы, двигающиеся по плавной и нисходящей траектории к остановкам, а зачастую и становясь поперёк потока. Виртуозное, граничащее с наглостью, вождение маршрутчиков, редкие смельчаки, перебегающие дорогу там где не надо, порою даже и бравирующие этим.
Разрисованные витрины магазинов. Провисшие провода на центральных улицах и даже на проспектах — поперёк и по диагонали, и квадратные пятна старых, выцветших баннеров — вдоль. Заедающая в шарнирных механизмах, поворотная реклама. Обшарпанные дорожные знаки на криво поставленных столбах. Подмаргивающие лампы ночного освещения, а в некоторых местах вообще взявшие отгул и не желающие явить ночной улице свой светящийся взор. Ну и конечно же светофоры, как всегда и для всех, выдающие только верхний свет, только красный.
Посмотрю-ка я лучше на Дашу. Смотрю. Она полностью в процессе движения. Максимально сосредоточена и не освобождает ни одну из рук. Ну если только кратковременно, для переключения передачи. И со стороны видно, насколько она напряжена. Мне хочется приподнять спинку её сиденья:
— Даша, давай я твою спинку сиденья приподниму. Расслабишься хоть.
— Нет, нет. Не надо. Мне и так… — и стреляет в меня глазами. — Ой! Очнулся. — и уже улыбаясь, облегчённо вздыхает. — Фух.
— Ты настоящий друг, Даша. — и это искренне, без дураков...
Именно в эту секунду что-то в моей душе тронулось. Это каким же надо быть человеком, какое ж сердце надо иметь, чтобы вот так вот, как она сейчас.
Ничьей мозгой-то ведь не догнать — везёт какого-то мутного, без денег, без документов и в каком-то там, непонятном шмотье. Его же ещё и откачивать пришлось! И ведь не просто там, куда-то везёт. А к себе домой! Ну это как?! С какого перепугу, на моём пути такая нарисовалась?
Ох. Нет, Даша свет батьковна, от сердца к тебе мои слова — дружочек ты мне на всю оставшуюся жизнь, как бы ты к этому ни относилась. И хоть я и знаю про себя не очень, но — это я тебе говорю…
Даша будто бы подслушала:
— Ой, да ладно. Голова-то цела? Ударился-то ой-ёй.
— Даша. А сколько у вас с Москвой разница?
— Так три часа.
— Три часа… А день какой сегодня, а то я чего-то…
— Так пятница же. Видишь, на дачи все собрались.
— Это что же, пятнадцатое что ль? — я провоцирую Дашу на точную дату.
— Ой, вообще. — коротко смеётся. — Пить меньше надо. Двадцатое июля...
Вот так. И чего? Три месяца или пять. Не хочу я ничего выкраивать и не потому что не хочу и всё — дело в другом. Когда мне это в голову пришло? Вот только если наизнанку вывернуться, тогда может быть и пойму. Как-то всё подспудно произошло, ни в одном месте и не звякнуло. Встрепенулся лишь только тогда, когда уже всё — вот оно.
У каждого бывает такое состояние в жизни, да и ни единожды. Умом, всё понимаешь — всё уже прикинул, всё решил. А вот душой… Ну никак не согласен. Сердцем никак не принимаешь.
Вот и сейчас — дома всё спокойно и я это знаю, как будто бы я там побывал. И более того — уверен, что не фиг мне туда рваться, во всяком случае сейчас. И сердечные треволнения вкупе с душевными муками, именно сейчас не катят. И это я тоже знаю. Откуда что взялось? И каким боком теперь я к ним, и к тому месту? Понять пока не могу, а копаться в этом и додумывать…
Я всё-таки решаю подтянуть спинку сиденья и без спросу лезу к рычагу регулировки, одной рукой взявшись за эту самую спинку, другой скользнув по Дашиному животу и опершись предплечьем на её колени. Заводя ладонь за её бедро и головой упираясь ей в бок, я пытаюсь дотянуться до рычага, а она не ожидала и по-девчоночьи очень звонко взвизгивает:
— О-ёй. Ты... Ойи!
Для удобства прижимаюсь ещё плотнее — взвизгивает ещё громче и плотно смыкает колени. Меня тревожит, что она и ступни сбросила с педалей.
— Заполошная, не визжи... заберусь щас... где у тебя тут потеплее.
Уже правой ладонью держу рычаг, но мешает её бедро и убрав руку, по новой пытаюсь нащупать лаз вдоль сиденья под её коленкой:
— Раздвинь ноги!
Взвизгивает, как от щекотки:
— Айи!
— За дорогой смотри… и ноги раздвинь... и ногу подними.