Изменить будущее
Шрифт:
Я сначала перестал ездить на служебном автобусе, но эти ублюдки продолжали тереться на остановке, и иногда дожидались меня, когда были при памяти.
Мне раньше было не до них, а Женька, встречая меня раньше, прятал глаза. Сейчас же я опустился в его глазах до его уровня, то есть до уровня канализации…
Всё это мелькнуло в моей голове и моё лицо скривилось, как от зубной боли.
– Извини, мам.
На бюро парткома меня пытались размазать по предметному стеклу и рассмотреть в микроскопе, как особое, вдруг открытое одноклеточное. Сначала расспрашивали
Невысокая кругловатая женщина задала классический вопрос:
– Вы не любите пролетариат?
Я усмехнулся и ответил.
– Я сам – пролетариат. Как мне его не любить?
Постепенно члены бюро, выступая по очереди, распалялись. Они призывали меня к партийной честности и выдержке, ссылаясь на сложность момента.
Удивившись разворачивавшейся травле, мне пришлось напрячь свой расслабленный ум и попытаться сосредоточиться не на защите Добровольского, а себя.
Я стал отвечать на поставленные вопросы цитатами Ленина.
– Владимир Ильич требовал экономию. Он писал: "…Ценой величайшей и величайшей экономии хозяйства в нашем государстве добиться того, чтобы всякое малейшее сбережение сохранить для развития нашей крупной машинной индустрии". И как мы разовьём индустриализацию, если мы не экономим, а наоборот – воруем?
От этих слов взъярилась предыдущая выступающая Жанна Аркадьевна, какой-то там секретарь. Она помнилась мне и по той жизни, но чем она занималась, так тогда и осталось для меня загадкой. Оказалось, она была секретарём по пропаганде и работе с прессой.
Она тоже начала сыпать цитатами из классиков "марксизма-ленинизма" и в конце концов обвинила меня в троцкизме и бухаринщине.
Улучив момент, я позволил себе вспомнить, что Бухарин высоко оценил работу Ленина "Лучше меньше, да лучше", которую процитировал я, и сказал, что Владимир Ильич развивает план союза рабочих и крестьян и с директивой экономии.
– Даже Бухарин понимал это слово – экономия. А как заниматься экономией, когда руководители поощряют бюрократизм, приписки и хищения? И по этому поводу Владимир Ильич высказался: "надо учиться, находить толковых людей…..должностные лица… должны удовлетворять следующим условиям: во-первых, они должны быть рекомендованы несколькими коммунистами; во-вторых, они должны выдержать испытание на знание нашего госаппарата; в-третьих, они должны выдержать испытание на знание основ теории по вопросу о нашем госаппарате, на знание основ науки управления, делопроизводства и т. д."
Секретарь парткома не вмешивался. Его заместители тоже. И в той жизни я считал их умными мужиками, и в этой пока я в них не разочаровался.
Не дождавшись от меня спровоцированных эмоциональных всплесков, Жанна Аркадьевна села на стул, продолжая взрыкивать.
Приглашённые сидели на вдоль стеночки и выходили к столу, за которым восседали члены бюро.
Я и раньше не мог понять, почему кто-то должен стоять тогда, когда другие сидят? Это же не суд… Мне вспоминалось совещание в зарубежной фирме… Его показывали, кажется, по телевизору… Там никто не вставал. У нас же, почему-то, говорящий должен стоять.
Решив идти "до конца", я позволил себе задать вопрос не по теме.
– Товарищи, позвольте спросить?
– Спрашивайте,
– Если я сяду на стул, как все, члены бюро не воспримут это, как неуважение ним?
По лицам сидящих за столом пробежали совершенно разные эмоции. Видно было секретарь комитета комсомола сначала восхитился, а потом сделал суровое лицо. Заворг парткома Гаврилов закрыл лицо руками и, кажется, едва сдерживал смех. Жанна Аркадьевна побагровела ещё сильнее. И так далее. В общем, равнодушных не было.
Николай Гаянович усмехнулся и проговорил:
– Разрешим, товарищи, присесть Михал Васильевичу перед лицом бюро.
– Вы зря, Николай Гаянович, так интерпретируете моё желание. Это не просьба, а банальное требование равноправия. Почему я должен перед вами стоять? Вы же не судить меня вызвали. Да и партийное бюро не суд. Или всё-таки суд? Откуда у вас, товарищи, этот "аристократический" тон? Не заболели ли вы "комчванством"?
Это я "лупанул" из крупнейшего своего орудия – цитатой из письма Горького – Гладкову. В моих "закромах" лежало много подобных аргументов, коими я и пользовался не ограничивая себя в средствах.
Короче, я вышел из парткома потрёпанный, но довольный. Сидеть перед бюро мне не хотелось, и мой ум вынес меня на свежий Демидовский воздух. Тут подъехал служебный автобус и мои ноги поспешили к нему.
Не знаю, что больше вывело меня, то ли разговор с мамой и отцом, то ли "дружба" с проклятыми "нариками", то ли члены бюро парткома, но мой мозг кипел, как "разум возмущённый". Дальнейшая фраза песни: "Кто был ни кем, тот станет всем", будоражила меня.
И как только проснулся мозг, стали нарастать мышцы и попёрли результаты: отжимания, подтягивания, приседания на одной ноге, растяжка. Засох я во время болезни основательно, а мозг, сволочь, не хотел напрягать тело. Особо меня выручала скакалка, быстро поднявшая мою выносливость и "дыхалку" на недосягаемою ещё три месяца назад высоту.
Я рос, как на дрожжах.
В школе продолжала функционировать "разведшкола" и секция САМБО, хоть и чахленько. Светлана Яковлевна, моё желание вернуться в своё детище на постоянной основе, приняла с восторгом. Разрешила вести и платную, "кооперативную", группу для взрослых. Государство разрешило подобный вид деятельности, но только для организации "досуга" взрослых. Разрешило и секции рукопашного боя, но с условием строгого учёта учащихся. На каждого желающего изучать боевые искусства, которые мы называли "ногодрыжеством", заполнялась карточка с фото и отпечатками пальцев. Потому такой строгий учёт, что – "боевые".
Затащил в школу и Рошкаля, взяв его на "слабо", но до тренировки не допустил, так как он сова был вмазанный. Однако Женя проникся моим совершенством, значительно выросшим за десять лет и "наезды" нариков прекратились. Мне не хотелось начинать с ними настоящую войну, в которой пострадали бы все. Я бы точно сел, а они бы потеряли минимум – здоровье.
– Гена завтра приезжает, – сказала мама. – Звонил сегодня. Надо матрас с антресоли достать.
– О! – Крикнул папа из спальни*-. – Хоть на троих выпьем. А том мне с сыном пить… не удобно… А одному не хочется…