Изменить будущее
Шрифт:
– Устал, сир. Хотел вздремнуть, но не получилось.
– Будьте добры, ваши документы.
Я машинально откинул солнцезащитный козырёк и дёрнул за верёвочку от водительского и только потом понял, что это не мои документы. Глянув на фото хозяина удостоверения, я мысленно вздрогнул.
С карточки смотрела тёмная физиономия афроамериканца. Или афробританца? Негра, короче… Тут же в плёнку были вложены документы на машину. Вот млин… Лёгкая дрожь побежала по телу…
– Документы в сумке, господин полисмен. А сумка в багажнике.
Она действительно лежала там, вероятно брошенная туда похитителями.
Мне только сейчас, и очень не кстати, пришла мысль, что моя одежда была совершенно сухой. Кроме штанов, конечно. "И как они перенесли мою тушку в свою машину?"
– А это чьи? – Спросил полицейский.
– Машину на аэродроме дали, чтобы домой доехать. Наверное, водитель забыл.
– Это машина принадлежит ВВС США, сир. Как вы это объясните.
– Я пилот-испытатель и сотрудник Фарнборо, сир. Позвольте достать документы? Или свяжитесь по радио с авиадиспетчером.
– Пилот Фарнборо? Вы, сир?
– Да.
Моя усталость истекала из меня.
– У вас, сир, действительно уставший вид и вам точно нельзя никуда ехать. Позвольте, я сяду за ваш руль. Двигайтесь… Куда вам?
– Саут роуд шестнадцать, – произнесли мои губы, и тьма накрыла меня почти таким же мешком, как и ранее.
– Сир, сир, мы приехали, – послышался взволнованный голос. – Проснитесь.
Мои глаза шарили вокруг, ничего не понимая. Мерзкий химический запах словно проник в голову и растёкся по всем извилинам. Меня тошнило. Лицо, перекошенное гримасой брезгливости не нравилось полисмену.
– Вы в порядке, сир? Может в госпиталь? Вы не пьяны?
– Налетался до чёртиков… Перегрузки, господин полисмен, это хреновая хрень…
Открыв дверь и свесившись почти до земли я выплеснул содержимое желудка.
– Вам бы в госпиталь, мистер Смит… – очень неуверенно произнёс полицейский.
Они явно связались с Фарнборо, раз он знал моё имя. Моё имя… Моё имя… "А какое у меня имя?" – подумал я. – "А-а-а… Джон Смит… Он же сказал…"
– Всё, я пошёл, – сказал я и вылез под ночной дождь.
Голова кружилась и меня мотало из стороны в сторону. "Дядюшки" и "братца" дома не было. Они куда-то уехали, о чём сигнализировал выставленный на улицу горшок с засохшим деревом.
Мой мозг выхватывал окружающее вспышками.
– "Может они сканировали меня? Или "качали"" – мелькнула и погасла очередная вспышка.
– А какое сегодня… День какой? – Спросил я полисмена.
– Двадцать седьмое…
– Бля-я-ядь, – вырвалось непроизвольно.
– Что, сэр? – Переспросил полицейский, не понимая мой русский.
– Лезвия на работе забыл. Дома нету. Всё! Пошёл.
Дорога от ворот до дверей показалась вечностью. Я шёл, пытаясь собрать зрение в кучу и вспоминая, что ключи лежат в сумке, а сумка в багажнике рядом с трупами.
– Сэр! – Крикнули мне вслед. – Ваша сумка, сэр.
Сзади послышались шаги, но оборачиваться мне совершенно не хотелось и не моглось.
Почувствовав близкое присутствие сзади, я просто отправил руку за спину, схватился за сумку и потерял сознание.
Глава тридцатая
Снова пахло химией. Не только мозг, но и всё моё тело пропиталось отвратительным тошнотворным запахом. И не только мозг, но и тело подчинялось ему и не слушалось меня.
Но постепенно к внутреннему химическому запаху добавился очень знакомый из детства запах жареной картошки с луком. Её здорово жарил папа. Сало, картошка и много-много лука. И ещё крупно нарезанная морковка…
– Ма-ма, – прошептали мои губы.
– Тихо, сынок, – прошептал мамин голос.
– Сон, – подумал я. – Хороший сон.
Когда снились родители, это был хороший сон. Мы давно не встречались. Эта мысль пробудила к себе жалость, и из закрытых глаз потекли слёзы. Почему-то кроме голоса, образ мамы не появлялся. Сквозь розовые веки пыталось пробиться солнце.
– Это не сон, – утвердился разум, и веки, трепеща, поползли вверх, открывая взору белый побеленный потолок. До боли знакомый потолок. Дом? Мой дом? И лицо мамы… Губы дрогнули в улыбке…
– Ма-ма, – выговорили губы.
Мама улыбнулась. По её щекам текли слёзы.
– Слава богу, – прошептала она.
Мозг шевелился лениво, с трудом вспоминая нужные слова.
– Что со мной? – Наконец-то выдал мозг команду речевому аппарату. Губы непослушно изрекли: Што с мны?
– Слава богу, – повторила мама дрожащими губами сквозь всхлипывания. – Болеешь ты… Какая-то тяжёлая форма лихорадки. Была… Тебя привезли из рейса сразу в больницу рыбаков.
Она, всхлипнув, завыла в голос, потом дрожащими губами продолжила:
– Три месяца под капельницами. Или в коме… Я не знаю… Нас не пускали… Инфекция… Какие-то особые врачи занимались… Из Москвы приехали. Потом отдали домой, сказали, скоро придёшь в себя, инфекции нет… Выхаживайте…
Она снова завыла.
– Вот и вы-вы… выхаживаем…
Глаза закрылись. Я глубоко вздохнул. Пустота в голове и мерзкий виртуальный запах уже не мешали. Мне было пофиг. Я был дома… И рядом была мама.
Тело не хотело восстанавливаться. Оно и так неплохо себя чувствовало, лежа пластом. Мозг тоже, сволочь, не хотел думать. Организм прорастал в диван. И я понимал, что ему быть абсолютным овощем нравится. Прости господи… Не дай бог.