Изобретение зла
Шрифт:
– Я все равно не верю. Так что же Розовый?
– Он прожил долгую жизнь, состарился и умер. Он был гением памяти - он был сильнейшим из тех, кого я знала. Я перепробовала почти все, извращая его память.
И наконец, добилась успеха.
– Зачем?
– Это было интересно. Решая интересные задачи, я развиваюсь. Мне удалось заменить его память моей собственной информацией. Конечно, из гения он превратился в беспомощную фигурку. Я дала этой фигурке имя: "Кощеев Андриан", то есть, ты, - создала твое тело (которое ты очень любил, по твоим уверениям) и записала информацию на тебя. Ты - это он, лишенный памяти. Он - твое прошлое, которого ты никогда не вспомнишь. Ты сейчас часто вспоминаешь то, чего никогда не было, правильно?
– Да.
– Это изувеченные остатки его памяти. Тебе сразу показались знакомыми все помещения госпиталя - потому что ты провел здесь месяцы, когда был Розовым.
– А он часто вспоминает будущее.
– Потому что ты и он - один человек в двух телах. Помнишь, я говорила тебе, что могу размножжить любую человеческую индивидуальность сколь угодно большим тиражом? Ты не обратил на мои слова должного внимания. Видишь, я раздвоила его. А теперь я расскажу тебе, что случится дальше. Я обещала тебе исключительную смерть и ты её получишь. Сейчас ты возьмешь этот нож и пойдешь убивать сам себя. Ты убьешь себя и оба твоих воплощения погибнут. Он не доживет до старости, он не будет записан на матрицу, поэтому никогда не возникнешь ты. Иди и убей.
Кощщев огляделся в поисках ножа.
– Где?...
– уже начал он, но авторучика вырастила гладкое лезвие и ручку, инкрустированную светлым металлом.
– Бери.
– А как же моя книга?
– Ты никогда не сумел бы написать книгу об этом. Для этого нужна неординарность, которой я тебя лишила. Он - сумел бы и написал бы, но ему не придется. Ты нему не позволишь.
– Я не хочу!
– Я верю. Но это не имеет значения. Поспеши, пока кто-нибудь не сделал этого раньше.
Кощеев ощутил, что встает. Его тело двигалось вопреки приказам разума. Но сопротивлялся не только разум, сопротивлялись и те части тела, которые не работали на предписанную цель. Правая рука тянулась к ножу, а левая пыталась её остановить и даже разорвала рукав. Бесполезно.
Он схватился левой рукой за край стола и сделал правой ступней такое движение, что сам за себя зацепился и упал. Упал и попытался отползти назад. Но сила, не знающая преград и поражений, подняла его и заставила идти к двери. В его руке был нож и ручка ножа была инкрустирована светлым металлом. Фонарь упал со стола и погас. За окнами горело небо, наполняя комнату цветными тенями.
100
После того, как Велла не вернулась, Пупсик утратил чувство ценности жизни.
Будучи областным психиатром, он не редко лечил и консультировал людей с подобной утратой и, на логическом уровне, знал, что жизнь штука неплохая даже тогда, когда кажется абсолютно черной, а если человек утрачивает к ней интерес, то его стоит подлечить антидепрессантами и все будет в порядке. Сам же Пупсик, ещё в бытностью свою Арнольдом Августовичем, любил жизнь отчаяно, до сердцебиения и нервной дрожи. Жизнь также любила его. Особенно любил он ранние солнечные зимние утра, первые такие после долгого ненастья. Любил набухание весенних вочек и мог часами смотреть в окно на первые пробивающиеся листья, не чувствуя пртери времени при этом. Его любимейшим зрелищем были закаты и закаты он наблюдал не по-дилетански, как попало, а лишь с высоких мест и имел для этого несколько точек наблюдений, расположденных на склонах пригородных холмов. Свои места наблюдения он никому не раскрывал - как, бывало в молодости, не раскрывал грибных мест. Чувство счастья жизни окрашивало в свой светлый тон каждую минуту его теперь уж навсегда прошедшего времени. Порой оно накатывало недолгой и ничем неспровоцированной волной - и он мог остановиться посреди слова, посреди глотка, посреди оживленного диспута или экзамена, проснуться среди ночи, в объятиях редких женщин - остановиться и замереть от переполнившего его счастья жизни. Бывали дни, когда волны счастья накатывали на него одна за другой, как приступы. "Что с вами?", - спрашивали его, но он не мог объяснить что с ним - он просто не встречал другого человека, так же любившего и так же понимавшего крастоту жизни, как он. Это постоянное беспричинное ощущение прекрасности сущестования шло да ним с детства а на студенческой скамье настолько завладело его воображением, что он стал писать диплом на тему: "Причины ощущения счастья жизни отдельными личностсями. Теоретический и дифференциально-психологический подход". Проведя немало радостных экспериментов он доказал, что чем духовнее человек, тем острее он чувствует счастье. Это соотношение оказалось законом.
Никакие зверства, чинимые над высокодуховным человеком, не мешают ему быть счастливым. Конечно, сюда не относились патологические маньяки и циклоиды. В той же дипломной работе он сделал простой, но бесполезный вывод: для прекращения вечной хронической войны достаточно сделать людей духовнее, они станут счастливее и не будут нуждаться в таком сомнительном стимуляторе эмоций, как война. Увы, он сам понимал, что проект неосуществим.
Еще древние доказывали, что, чем выше организовано существо, тем сильнее оно чувствует боль. Дерево вобще не знает боли, паук прекрасно переносит отрыв лапы, дикарь выдерживает ампутацию, лишь скрипя зубами, а человек утонченного духа не может жить после полученной пощечины и лишает себя жизни. Точно так же степень счастья связана с развитием человека. Если не путать счастье с удовольствием, то закономерность проста: Чем больше ты счастлив - тем больше ты человек. Чем больше ты человек - тем больше ты счастлив. Есть и ещё одно соображение в пользу этого: жизнь подобна прекраснейшему произведению искусства
– даже если она страшна (от прекрасных произведений ведь тоже может бросить в ужас), но лучшее в искусстве понимают очень немногие и поэтому лишь единицы могут наслаждаться счастьем ощущения жизни. В всей полное это счастье величайшее из тех, которые даны человеку.
Бывшей Арнольд Августович нередко бывал безгранично счастливым. Бывший
Пупсик был столь же счастлив тогда, когда полз и целовал следы Веллы. Теперь же он утратил счастье жизни.
Он пытался припомнить счастье солнечного морозного утра и даже смотрел на улицу - но на улице не светилось ничего, кроме домов, хорошо освещенных утренним солнцем. Пытался вспомнить мягкую мощь двуцветных закатных полос и даже глядел на эти полосы, но ничего не просыпалось в его душе. С каждым часом он все больше и больше хотел умереть. Вначале он не умер просто потому, что не имел сил на действие - не имел сил даже на то, чтобы связать крепкий узел на веревке.
Он уже не надеялся, что Велла вернется, потому что нашел на месте схватки клочки её одежды и одну из фаланг указательного пальца. Он не стал плакать или кричать
– ведь есть боль, которая безмерно сильнее любых горя и слез. Он просто перестал понимать жизнь. Так, будто жизнь вдруг перевели на марсианский язык.
Несколько раз он уже решался броситься под колеса грузовиков, но не бросался оттого, что боялся боли. Другие методы не подходили по той же причине. С самого момента её исчезновения он не спал. Он отрастил щетину и прекратил есть.
Смерть от недоедания его бы вполне устроила - так что есть он не собирался. Он перестал одеваться и раздиваться, перестал чистить зубы и причесываться.
Пробовал пить, но водка не брала его ничуть и он оставил этот способ. Однажды ночью он почувствовал усталость. Кружилась голова и небо за окном цвело многоцветными кругами и линиями. Такое небо бывает толльео во сне, подумал
Пупсик, - жаль, что она этого не видит. Может быть, это красиво. Пупсик уже не умел воспринимать красоту. Пока он смотрел на небо, его мысль тыжело ворочалась, перебирая тусклости умирающего сознания, как река перебирает камешки, и наконец остановилась на идее: если я усну, я могу увидеть её во сне.
Пупсик разделся и посмотрел на свое тело. Он не знал сколько времени прошло с тех пор, но тело состарилось на десятилетие и очень высохло. На коже было много розовых пятен, некоторые величиной с яблоко, некоторые с орех. Это нервное, - подумал Пупсик. Хорошо, что она не видит меня таким.
Пупсик разделся впервые за все это время, даже снял носки и, подумав, вымыл ноги. Как покойника себя снаряжаю, - мелькнуло в его голове и он пожалел, что в самом деле было не так. Он нарядился в лучшую рубашку и брюки, надел новые носки и даже застегнул на левом запястья браслет позолоченных часов. Перед сном съел палочку липетили, подаренную одним из богатых пациентов. Даже богатые пациенты не могут позволить себе такое часто. Через минуту после того, как его голова коснулось подушки, он спал. Еще через минуту вздрогнуло зеркало.
Вздрогнуло зеркало и флакончик лака для ногтей (куплены для Веллы) перевернулся и покатился к камину. Камин продолжал пылать, сжигая брошенные
Пупсиком досочки. Одна из досочек хруснула и выскочила на ковер. Разлившийся лак вспыхнул, ковер начал тлеть. Из зеркала с трудом вылезло существо с кобыльей мордой - зеркало недоставало до пола, а ноги существа были коротковаты.
Ночная кобыла, не теряя времени, направилась к постели спящего. Спящий улыбался во сне - значит, его желание сбылось, значит увидел все же во сне свою ненаглядную. Пускай посмотрит в последний раз. Кобыла повернулась и села на спящего. Пупсик испустил крик, похожий на чириканье. Еще долго его руки и ноги продолжали брыкаться, борясь с образами кошмара. К двенадцати он затих и почти перестал дышать. Сейчас ему снился страшнейший из возможных кошмаров: долгая жизнь без нее. Ему приснилось, что он перестал стареть. Что годы стали лететь все быстрее и вот уже десятилетия проскакивают так же быстро, как в молодости летели дни, поколение за поколением приходит, мучится, ищет смысл и счатье и снова уходит, а он живет не изменяясь и тоскуя, и время ничуть не сглаживает той тоски. Кобыла встала, плюнула в догоревший камин и ушла тем же путем - через зеркало.