Изобретение зла
Шрифт:
Он показал мне небольшую припухлость на запястье.
– У тебя есть карандаш?
– Найду, - ответил я.
– Дай фонарик. И тетрадку давай.
Черный положил тетрадь на подоконник рядом с фонариком и приготовился писать. Из переулка взметнулся зеленый луч и за окном посыпалась штукатурка.
Черный схватил фонарик и присел.
– Что это с ними?
– спросил я.
– Стреляют на свет.
– Раньше не стреляли.
– То раньше было!
Мы примостились на полу между кроватями (неровный овал света с пятном в центре). Черный, подумав, начал писать.
Он каллиграфически вывел:
т а к б у д е т с к а ж д ы м
– Ого, какие у тебя красивые буквы!
– удивился я.
– А ты думал, что я вообще писать не умею?
– Вроде того.
– У, когда-то я был совсем паинькой, - сказал Черный и коротко засмеялся.
Кто умеет рисовать череп?
– А зачем?
– Будем цеплять табличку на каждого убитого. Так будет веселеее.
– А сколько нужно табличек?
– Ну, уже три или четыре, - задумался Черный, - так, не меньше десяти. Ну, кто умеет?
– Я!
– я выхватил карандаш. Чужие красивые буквы заставляли меня хвастаться.
– Смотри, как надо!
Я нарисовал тот череп, который мельком увидел в тяжелой коричневой книжке у доктора, и подписал внизу небольшие буквы чужого языка.
– Ну, это да! А это что?
– А это они всегда так под черепом пишут, я точно знаю.
Потом мы пошли к столу дежурной. Зеленая змея снова проползла поперек коридора из стены в стену, но на этот раз она была далеко.
– Ты же сказал, что её задавили?
– Одну задавили, а другая народилась. Их скоро полно здесь расползается.
– А что делать?
– Не трогать их и не дергаться.
– Может, попробуем уйти?
– Как?
– Через окно, внизу, - предположил я.
– Если через разбитое, то осколки проткнут тебя насквозь, а если через открытое, то оно тепя напополам прищимит.
– Эти змеи мне не нравятся, - сказал я.
– Ничего, ты скоро увидишь такое, что в этих змей просто влюбишься.
Мы подошли к столу. Котенок лежал на полу, рядом, наполовину освещенный жестким голым светом, наполовину - зеленоватым отсветом абажура. Серенький, в полосочку, на вид совсем живой и даже ласковый. Только морда его выдает - у котят такие клыки не торчат.
Девочки пищали у себя в палате, просовывали в двери распатланные головы и выталкивали друг друга не совсем одетыми (чтобы громче пищалось снаружи), но выходить стеснялись.
Черный взглянул на них, взял у меня листочек с черепом и пририсовал два сердца, пробитые стрелой.
– Зачем?
– Следующей будет Ленка.
– Пойдем её убивать?
– Никто её убивать не будет, - обьяснил Черный, - просто она сейчас бегает по этажам и ловит змею.
– А змея ей зачем?
– Хочет, чтобы её змея укусила. Хочет быть вместе со своим Сереньким. Они с ним вроде так договорились: если умирать, то только вместе.
Я вспомнил глупого Серого с его глупыми мечтаниями влух: "...я тоже так хочу, вот она мне скажет: "прыгни из окна", а я прыгну. А она прибежит вниз, а я уже разбился, но я ещё живой. И она будет плакать, плакать..."
– Когда же они успели сговориться?
– удивился я.
– Еще недавно
Ленке плевать на него было. А вообще правильно, все равно всех убьют.
Значит, и меня тоже, но это почему-то не огорчало. Я заметил, что перестал бояться смерти.
– Неправильно, - ответил Черный, - Ленка была не в игре, она могла бы остаться живой. Но если хочет, значит хочет.
Я посмотрел на котенка. Он шевелился.
– Смотри!
Котенок встал и осмотрелся. Его морда ещё больше стала напоминать крокодилью - даже тяжелый нос опускался к земле. Глаза уже не светились.
Котенок посмотрел на нас, отвернулся и ушел. Уходя, он увеличивался. Была полная иллюзия того, что он стоит на месте, а коридор проплывает под его лапами.
Он увеличивался ровно настолько, насколько вещи уменьшаются при отдалении. Я смотрел, как завороженный.
– Жаль, что Пестрого нет, - сказал Черный.
– Зачем он тебе?
– Он бы сейчас рассказал анекдот про кошку Баскервилей.
103
Кощеев продолжал борьбу. Его путь пока оставался далек: нижний коридор, большой зал, балкон, потом столовая и детские палаты. На этом пути многое может случиться. Он все ещё владел частью своего тела. Но рука, сжимающая нож, тянула вперед так, что не было никакой возможности её остановить.
Несколько раз он падал и поднимался. Если он не поднимался сразу, то рука с ножом просто тащила его в нужном направлении. Один раз ему удалось задержать это движение: он сунул руку в окошко для выдачи рецептов и окошко оказалось таким маленьким, что не могло пропустить взрослого мужчину. Кощеев застрял.
Рука тянула все сильнее, казалось, сейчас она вырвется из плеча Кощеев закричал от боли. Рука помедлила и вернулась, убивать хозяина не было в её планах. Он пробовал бить непослушную руку и, хотя бил сам себя и вскрикивал от боли, не прекращал этого занятия. Наконец, он дотянулся до большого пальца и схватил его. Палец был очень крепок, но лишь так, как может быть крепок человеческий палец. Если постараться, его можно будет сломать. Кощеев уже не думал о том, что ломает собственную конечность. Он потянул палец изо всех сил и вывернул его назад. Рука обвисла и выронила нож.
– Напрасно, - сказала Машина, - но ты хорошо борешься. Мне нравится смотреть, как ты борешься. Возьми нож в левую руку.
И его левая рука подняла нож. Правая болела нестерпимо.
– Исправь мне руку!
– крикнул он.
– Ну зачем же? Ты сам хотел её сломать.
Сломанный палец набух как груша и потемнел. Теперь Кощеев не имел второй руки, чтобы сопротивляться. Но что-то нужно делать.
Он уже вышел в зал. Зал в госпитале был очень большим, парадным, в два этажа. Сейчас пройти через зал по диагонали, подняться по лестнице за стеной, потом на широкий внутренний балкон, пройти вдоль баллюстрады и уже, считай, на месте. Да, но где-нибудь здесь должен быть дежурный. Кто-нибудь из вооруженной охраны.