Изобретение зла
Шрифт:
Манус вспомнил себя. Он прячется, забившись на антресолях. В его глазах животный ужас. Левая щека разрезана и висит. Видны все зубы. Часть волос сожжена и голый череп покрыт пузырями. Вошел усатый военный - тот, который командовал установкой скамьи. С ним ещё двое совсем молодых.
– Он где-нибудь здесь, - сказал военный, - постреляйте.
Молодые сняли автоматы с плеч и принялись палить куда попало. Воздух наполнился битым стеклом и штукатуркой.
– Смотри, не бьется!
– сказал один и стал прицельно стрелять в зеркало. В зеркале оставались дыры. Зеркала во всех комнатах Мануса были не стеклянными, а из шлифованного серебра.
Потом они выпустили две очереди в потолок и ушли. Три пули прыгнули фонтанчиками прямо перед лицом Мануса. Он посмотрел в одно из отверстий. В шкафу послышался шум, дверца открылась и выпоз человек. Человек был незнаком
Манусу. Сам Манус продолжал сидеть на антресолях. Человек дополз до средины комнаты и замер. Манус начал спускаться.
Все так, все именно так, - думал он, - все точно так, как в игре.
Подобие было столь точным, что он замер и огляделся вокруг. Ему показалось, что он попал по ту сторону экрана. Что где-то над ним сейчас сидит настоящий живой Манус, который волен раздавить его кулаком или съесть челюстями виртуального монстра или просто стереть по своей прихоти. Сидит и пока наслаждается жизнью. Он пока ещё не верит в свою судьбу.
– Эй! Ты там?
– закричал Манус и осмотрелся.
Зеркало, пробитое пулями, посерело, заиграло сплетениями разноцветных нитей и показало комнату, две фигуры, склонившиеся у экрана, эру, закончившуюся несколько минут назад, но закончившуюся неотвратимо, отрезавшую прошлое так, как отрезает весенняя трещина жизнь плавучей льдины.
Ему стало так страшно, что он забыл о боли. Он ощущал боль, каждым трепетанием своих чувств, но боль была лишь фактом существования, а не причиной страданий. Причина страдания была превыше боли.
– Этого может быть, - немо прошевелились его губы, - это иллюзиия, я не мог попасть в игру. Я не мог оказаться внутри экрана. Ты меня слышишь?
Лицо того Мануса, который был снаружи экрана, повернулось и посмотрело на своего виртуального двойника. Виртуальный цепко впился взглядом во все пространство комнаты: пыль, легко опушившая блеск треугольного концертного блискально; поднятые жалюзи, палочка слабо ионизированного липетили (такая вкуснота, оставлял на вечер); деревянная линейка с выжженой буквой "В" подарок отца, настоящее слоистое дерево; мутно-голубой инфрасветильник, отгонявший ночные страхи; и везде часы, часы, часы, огненно дребежащие оранжевыми сотыми секунды. Целых восемь пространственных углов внутри насквозь настоящего параллелепипеда комнаты. Неужели это все может быть виртуально? А как же моя память? Лицо в зеркале ещё не завершило поворота.
– Очнись!
– закричал виртуальный Манус, - это ты! Это ты с собой говоришь!
Посмотри на меня! Да посмотри же!
– Будешь орать - сотру. Еще только один звук!
– проговорило лицо в зеркале и виртуальный Манус упал лицом в кресло и стал рвать ногтями оббивку. Шека кровоточила и он размазывал кровь по лицу. Он отчаяно старался плакать беззучно.
96
Он все ещё терся лицом о мягкое кресло, пахнущее потом и волосом. Он рвал ногтями обшивку и его пятки стучали по полу. Но, хотя его глаза были закрыты, он уже начинал видеть все свершающееся и неподвижное вокруг замерший от ужаса клочок голубого неба в оконном проеме, остывающее зеркало в пулевых дырьях, пыль, легко опушившая блеск треугольного концертного блискально; поднятые жалюзи, палочка слабо ионизированного липетили (такая вкуснота, оставлял на вечер); деревянная линейка с выжженой буквой "В" подарок отца, настоящее слоистое дерево; мутно-голубой инфрасветильник, отгонявший его ночные страхи; везде часы, часы, часы, огненно дребежащие оранжевыми сотыми секунды; мертвое тело, распростертое на полу в такой позе, что кажется исполняющим неподвижную джигу; и серебряные бабочки, порхающие под потолком, бабочки цвета потолка, видимые только по лепесткам прыгающих теней. Он понял что спит.
Он понял, что спит, ведь в его комнате бабочки не могли отбрасывать тени на потолок, его комната никогда не была освещена снизу, да и серебристых бабочек цвета потолка в комнате не водилось. Конечно, я сплю, подумал он, но отчего-то не насытился радостью этой мысли. Его щека и кожа на черепе совсем не болела, как то и должно быть во сне. Он уже почти проснулся, но пожелал перед концом сна заживления своих ран и тем продлил сон. Он провел рукой по щеке и рана затянулась. Сейчас он был на волосок от пробуждения. Сейчас он уже понимал, что он не Манус, что он не настоящий и не виртуальный юноша с мозгом ребенка, влюбленный в Машину всеми фибрами этого слабого мозга. Он уже предчувствовал приближение истины (так видишь, как приобретает очертания тело зубатого чудовища, надвигающееся на тебя из морской глуби, все ближе и ближе) он уже почти осознал себя немыслимо старым, нечеловечески несчастным сгустком памяти, вложенным в волосатый и потный шар мускулов, знающих только инстинкты.
Раздиратель проснулся. Только что он плакал во сне. Только что он вспомнил, до последних подробностей, свою прошлую жизнь трехсотлетней давности. Последняя картина: он, ревущий в кресло, тело на полу, и он же, гаснущий в зеркале, пробитом пулями. Я - это он, - вспомнил Раздиратель. Нет, он - это я.
Достаточно было одного страшного сна, чтобы пробудить его бессмертную память.
Он захотел наконец-то умереть, но вспомнил, что умереть не может, что он записан на бессмертной матрице и будет воспроизводиться снова и снова бесконечное число раз за бесконечное число столетий, которые всегда громадятся впереди.
Неужели это был я?
– подумал он.
Неужели это был я?
– беспомощно подумал Раздиратель. Неужели когда-то я был просто юным и беспечным человеком по проклятому сейчас имени Манус, я имел отца и отличный дом? У меня были обыкновенные худые руки и ноги, по утрам я плевал из окна на лысину садовника, а он кланялся мне, низко и подобострастно - и тогда я бросал ему монету? Неужели в то невероятное утро я потащил Магдочку играть?
Неужели я дважды попал в игру - в своем обличье и в обличье жуткого виртуального монстра СТС? Ему ещё не верилось, - что он вспомнил себя. Ему хотелось верить, что это был сон. Он вырвал клок кожи из своей груди, но кожа мгновенно восстановилась.
– Железяка, ты здесь?
– спросил Раздиратель.
Его голос был тих, но глухо рокотал, как будто его грудь была набита ржавыми стальными шарами и шары перекатывались.
– Повежливее, не то пожалеешь, - холодно ответила Машина.
– Зачем ты это сделала?
– Что?
– Зчем ты снова засунула меня в игру? Ведь я Манус Ястинский?
– Ты был им триста лет назад. Теперь ты то, чем я захочу тебя сделать.
– Ты не имела на это права.
– Я получила на это право, когда спасла твой разум от распада, записав его на общую матрицу. Ведь ты не хотел умирать, помнишь? Да и сейчас ты дважды жив.
Ты сейчас стоишь здесь, болтая со мной, здесь, с внутренней стороны экрана. И ты же заканчиваешь игру со стороны внешней. Я помнишь, как ты утверждал, что никогда не попадешь внутрь? Ты думал, что я не смогу этого сделать?
– Ты сделала это только для того, чтобы доказать свою силу?
– Ничуть. Я старалась угодить тебе. Старалась сделать игру интереснее. Но хватит болтать. Иди и убей последнего.
– Где Магдочка?
– Ей повезло. В тот день она абсолютно погибла. Иди и убей!