Изобретение зла
Шрифт:
Всего в трех шагах - свет, равномерно прорастающий во все стороны чердака.
Я сделал три шага и взялся за ручку двери. Дверь протяжно скрипнула, проснувшись.
Внутри был только свет. Свет входил сквозь ребристую крышу с изломом посредине, кружился сплетениями ломаных нитей. Стеклянный пол был намного ниже уровня ног, поэтому я повернулся и сполз на животе. Четыре этажа пустоты под ногами и бетонный пол под пустотой - это можно было чувствовать даже ступнями, даже сквозь тапочки.
Когда я ещё держался
Пол был прозрачен для света, но не для зрения. Пыль, - может быть, лежащая здесь уже второе столетие, - делала стеклянный пол знакомым, родным и добрым, мохнатым, напоминающим ковер. По ковру хотелось ступать. Моя нога приподнялась, медленно двинулась вперед и опустилась на стекло.
Жизнь - вего лишь непрочная пленка, растянутая над черной шевелящейся бездной. Обычно эта бездна невидима, но иногда достаточно совсем немногого, чтобы её заметить и ощутить её власть - как будто черный громила случайно толкает тебя плечом и ещё оборачивается, раздумывая, не свернуть ли тебе челюсть.
Я опустился коленями на стекло.
Изъеденные годами тонкие гвоздики разогнулись, но решили пока оставаться на своих местах. Я оперся коленями и провел по стеклу ладонью.
Далеко внизу двигались люди. Маленькая-маленькая женщина подняла лицо и замерла. Потом женщина закричала; мне показалось, что я слышу звук. На ней было яркое оранжевое пальто.
Бывают моменты, когда ты достигаешь чего-то, что выше тебя. Таких моментов немного в жизни и каждый из них - начало или конец всего. Я встал на ноги.
Превращения продолжались; я видел это по стенам и потолку.
– Я не согласен!
– сказал я.
– Если ты будешь превращаться дальше, я сделаю шаг. Но я все равно не вернусь. Пусть ты убьешь меня, но вернуть не сможешь. Выбирай!
Превращения все ещё шли, но что-то в них разладилось. Откуда-то возникла крупная муха (что за глупости: муха среди зимы) - муха была удивлена сама; она удивленно прожужжала и пунктирной спиралью ввинтилась в солнечный воздух.
Из ничего возник воробей, совершенно настоящий, и погнался за мухой. Он летел очень неловко, дергаясь. Поймав муху, он присел на планочку и осмотрелся, и было хорошо заметно, что он опасается других воробьев, которые могли бы отнять добычу. Муха все ещё висела у него в клюве.
Я снова взглянул вниз. Оранжевая женщина превратилась в белохалатную медсестру.
Ах вот, значит, как!
Я проводил её глазами и сделал шаг.
43
Я лежал на полу в Синей Комнате, лицом вверх. Мои руки были раскинуты в стороны. Голова ещё кружилась. Я помнил стремительное ощущение падения, переворачивания пространства вокруг себя, помнил большой неровный кусок стекла, парящий на уровне моих глаз, вращаясь в плоскости, на несколько жутких градусов сдвинутой от вертикали. Помнил свист воздуха в ушах, особенную легкость тела и колодец пустоты вокруг себя. Я все ещё видел мелькание пролетающих перил
– будто поезд, не притормаживая, проходит станцию - и стремительное приближение человеческих фигурок, задравших на меня головы. Стучало сердце, испугавшееся с опозданием.
– Здравствуй.
– Здравствуй, - ответила комната.
Вот оно и случилось - то чудо, в которое я верил всегда. Я не совсем понимал происходящее: была ночь, я вернулся не только в Синюю Комнату, но и на много часов назад. И память, не умеющая ошибаться, говорила, что вернулось вчера - самое начало ночи лунного затмения.
– Сегодня - это вчера?
– Да.
– Это ты меня спасла, правда?
– Я.
Я не мог определить, говорит ли комната вслух, или её голос просто звучит во мне. Это напоминало голос, который ты слышишь во сне.
– И ты всегда будешь помогать мне?
– Всегда, когда смогу.
– Разве ты не всесильна?
– Нет.
– Зачем ты спасла меня?
– Я тебя люблю.
– Только меня?
– Всех людей.
– Тогда почему я видел голого мертвого человека на морозе, с дырьями в боку и спине? Почему ты ему не помогла?
– Сегодня - это вчера, - ответила комната.
– Этот человек пока жив.
– Но ты же не помогла?
– Я помогла ему, вернув время назад. Этого достаточно. Никто не мертв.
– Ты его спасешь?
– Да.
– Как?
– Ты скажешь Пестрому, что у Черного две ложки.
– Я запомню, - сказал я.
– Я ничего не забываю... Но нельзя любить всех.
По-настоящему любят только одного. Всех - это слишком много. Если всех - то это понарошку. На всех сердца не хватит. У тебя есть сердце?
– Нет. Но во мне есть программа абсолютной любви. Ее хватит на многих.
– На сколько человек?
– Людей всего сто тысяч, - ответила комната.
– Но это очень много?
– я ещё не умел оценить масшатаб такого числа.
Деньги считали на миллиарды, но миллиард был не цифрой, а только знаком.
– Нет, это очень мало. Когда-то на Земле жили миллиарды людей.
– А миллиарды, это больше, чем сто тысяч?
– Намного больше.
– Остальные убили друг друга, да?