Изобретение зла
Шрифт:
Рядом с телефоном - кассета. Кассета стояла на ребре.
– Это чья?
– Это наша, - ответила Велла.
– Федькин бросил.
В своем (точнее, во временно предоставленном) кабинете Арнольд Августович достал магнитофон и поставил кассету. Велла сняля шубу и села на подоконник.
– Возьми халат в шкафу, а то все солдатики сбегутся. Тебе одного недостаточно?
– Правда? Хорошо, я возьму, если ты хочешь.
Он включил кассету и дважды прослушал запись разговора. Присутствовали посторонние шумы, которые можно будет распознать. Но главное - голос. Голос характерен. Голос женский. Сразу определяются характеристики. Любовь к комфорту.
Удовлетворенность жизнью. Легкость в общении. Профессия связана с постоянным общением. Лет двенадцать-четырнадцать, но уже давно работает. Привыкла полагаться на себя. Умеет за себя постоять. Не ориентирована на семью. Любит приключения. Энергична. К власти безразлична. Любит риск, но не слишком.
Отсутствие жалости. Жестокость не выражена. Стержневые жизненные ценности отсутствуют.
– Ты чего задумался, старичок?
– спросила Велла и вынула кассету. думаешь, кто она? Могу подсказать - лежанка. И не простая, а со звездочкой. Это тебе поможет?
– Я думаю, что нужно пойти и отдать запись. Но если мы сделаем копию? Это ведь не наказуемо?
– Ты хочешь копию?
– Ты возражаешь?
– Я не советую, - сказала Велла, - у меня есть лучший вариант. Смотри.
Она сломала кассету пополам и начала вытягивать пленку.
– Это вещественное доказательство!
– Какое хрупкое вещественное доказательство! Кто бы мог подумать. Войдите!
Вошел толстый майор и сразу оглядел Веллу с ног до головы. Снова вернулся к ногам.
– Вы что-то хотели?
– спросил Арнольд Августович.
– Да. Хотел. Вы знаете, что произошло?
– Нет.
– Почему вы здесь в столь ранний час?
– Это допрос?
– Почти.
– Я люблю работать утром.
– Где вы были этой ночью?
– Спал.
– Отдайте мне, пожалуйста, кассету, которорую вы взяли в комнате персонала.
– Я не брал кассеты.
– Ну что же ты обманываешь, Арнюша?
– вмешалась Велла.
– Вот же она, ваша кассета, лежит. Соберите, если сможете.
Майор достал рацию и позвал некоего Чижа.
– Положи болталку!
– сказала Велла.
– Что сделать?
– Сейчас я тебя буду убивать.
Она сняла перчатку и бросила на пол. Было семь тридцать утра.
42
Передо мной уже в седьмой раз показалась та же арка. Часы на арке показывали семь тридцать утра.
Я решил действовать осторожнее. Бегать по улицам бесполезно, но ведь есть ещё и дворы. Приняв беззаботный вид, я прошел вдоль улицы, заглядывая в каждый двор. Но выхода не было, везде только вход. Каждый двор заканчивался одной и той же дверью. Или она бегала за мной по пятам, или размножилась в десятках экземпляров. Я ещё раз прошел мимо солдата, который охранял мертвого. Сейчас мертвый был накрыт зеленой тканью, а солдат стучал по дереву кулаком, греясь.
Если нельзя уйти по улице, нельзя через дворы, то можно через канализацию.
Я оттащил один из тяжелых люков и посмотрел вниз. Пусто и темно. Допустим, сюда. Я спустился и подышал на ладони - прутья все-таки железные. Вначале ход был узким и темным, под ногами хлюпала вода, хлюпала и плохо пахла. Потом стало суше и потолок поднялся. Впереди показался свет. Я уже прошел восемьсот шагов, значит, осталось совсем немного. Коридор слегка поворачивал, теперь тоннель уже стал коридором. Впереди показалась белая дверь с окошком из мутного стекла.
Слишком похожа на больничную. Что будет, если я её открою?
Я нагнулся и посмотрел в замочную скважину. За дверью шел коридор, наш родной, столько раз виденный и исхоженный коридор госпиталя. Подземелье привело меня сразу на третий этаж, миную нижние два. Нет, я не открою эту дверь, и не ждите. Не на того напали.
Назад я бежал. Я боялся, что второй конец тонелля извернется и приведет меня туда же. Нет. Они не спешат меня поймать. Они играют. Ладно, будем играть дальше. Попробуем войти в дом. Например, в этот, он выглядит безопасным.
Я вошел.
Эхо, ожидавшее мои шаги, чтобы родиться, расправило крылья и закружилось в проваливающемся колодце пустоты между пролетами лестниц. Древние ступени, стертые башмаками героев прошедших эпох, восходили спиралью к четвертому этажу, к полупрозрачному манящему световому куполу это фонарь.
Фонарь.
Я слышал о том, что лестницы иногда освещают так - огромный светящийся солнечный зал; пол, потолок, стены - все из стекла, все так высоко и так красиво.
Я поднял голову и, слушая замолкающее эхо, смотрел на белый круг, поддерживаемый на весу тонкими нитями истлевших деревянных планок.
Фонарь.
Я поднимался по лестнице; моя рука подпрыгивала, скользя поперек ржавых прутьев перил. Мои пальцы жили собственной жизнью и радовались легкой боли ритмичных щелчков.
Я заметил, как начал меняться цвет стен - на них будто бы выступали краски.
Я не мог ошибиться, потому что память не подводила меня никогда: когда я вошел, стены были голыми, серо-бетонными, с поддтеками и надписями; сейчас на них проступал очень ритмичный рисунок, напоминающий наши больничные обои. Ах вот как! Значит ты тоже хочешь превратиться в больницу и поймать меня? Даже если этот дом превратится в больницу, я все равно не останусь в нем. Все равно не останусь.
– Не останусь, слышишь!
– закричал я и снова услышал, как заметалось эхо.
Люк, ведущий на чердак, не был заперт. Мягкая, плотная тишина. Запах пыли, запах старой бумаги. Неясные, величественные контуры темных конструкций, подпирающих крышу, аркадами уходящие в невидимость. Да, сегодня я уже был здесь
– это был чердак над Синей Комнатой. Это был почти чердак над Синей Комнатой, потому что здесь ещё и фонарь. Дом пока не до конца превратился в клетку.
Наверное, дом не спешит, он думает, что уже поймал меня. А я не дамся.