Изобретение зла
Шрифт:
– Что глаза опустил, стыдно?
– Мне не бывает стыдно, - ответил я.
– Это очень плохо, - сказал Арнольд Августович с выразительным назиданием в голосе, - стыд есть следствие чувства чести.
– Неправда. Честному стыдиться нечего.
– Ого!
– удивился ненастоящий доктор.
Наверное, он подумал, что я сказал что-то умное, а я просто люблю говорить разные словесные выкрутасы. Просто я помню очень много взрослых слов и помню, как их обычно соединяют.
– Ничего не ого!
– продолжил я. Не стыд есть следстиве чувства чести, а чувство чести есть следствие стыда. Человек, который пережил стыд, в следующий раз поступит честно, чтобы не пережить стыд вторично. (Цитата из прочитанного полтора года назад.)
Ненастоящий доктор удивился ещё больше.
– Я бы хотел поспорить, - сказал он.
– А я бы не хотел. Вы лучше скажите, почему все рисунки на линолеуме поменялись?
– Они не менялись.
Я только ухмыльнулся. Я же не слепой. С моей памятью я ошибиться не мог.
Интересно, если потереть ногой, то что будет? Ничего. А может быть, рисунок меняется, когда моют пол?
Я придумал решающий довод.
– Я знаю, почему вы не доктор. Вы не доктор, вы психиатр.
Фальшивый доктор снова посмотрел на меня с выражением фальшивого участия.
– Да, ты правильно сказал, мальчик мой. Но очень плохо, что ты не признаешься, откуда ты взял куртку. Еще хуже, что ты выдумываешь разные сказки и надеешся, что я в них поверю. Если ты не скажешь правды, то я дам тебе лекарство, которое будет очень горькое. Тебе очень не понравится...
– Плевать мне, - выразился я.
– А посмотри на эти палочки в углу. Они здесь специально, чтобы бить непослушных мальчиков. Эти тонкие, а эти потолще. Какие мне взять - тонкие или толстые?
Я посмотрел и ничего не ответил. Палки были не для наказания мальчиков, а для ремонта окна.
– Так какие мне взять?
– Потолще.
Медсестра в перчатках поднялась, выбрала толстую планку и хлестнула меня так, что я чуть не упал. Я успел подставить руку и на руке вспухла красная полоса.
– Велла, не надо, - сказал доктор.
– А мне ни чуточки не больно, - соврал я.
– Ну ладно, сказал доктор, - будет лучше, если он пока постоит за дверью.
Да, да, пожалуйста.
Я ещё раз потер пол подошвой (рисунки совсем не изменились, только один череп стал совсем страшным) и только после этого вышел, повинуясь безразлично сильной руке, придавившей мое плечо. Рука болела, но я не подавал виду.
В коридоре было тихо. Так тихо, что я снова услышал гул. Звучало все и пол, и потолок, и стены, казалось, звучал даже я сам.
Далекая медсестра слегка пробренчала тележкой, разворачивая её к лифту.
Гул сразу исчез; его было слышно только в полной тишине. Интересно, слышат ли его другие? Нужно будет спросить Синюю. Вспомнив о ней, я снова почувствовал её губы. Просто кошмар с этими девочками. Ее поцелуи что, всегда так приклеиваются?
Я подкрался к двери и приложил ухо к щели. Говорил ненастоящий доктор.
...я конечно слышал, что такое бывает, но сам, по правде говоря, не встречал ни разу. И не слишком-то верил. Дабы рассеять недоразумения, я вам сразу скажу, что это не болезнь, а знаете ли, способность, но способность столь редкая, что может быть признаком болезни. Знаете ли, пока я других признаков не нахожу, но ребенок этот в любом случае необычен..."
Я отлип от щели, чтобы подумать.
Он сказал, что у меня есть способность, это хорошо. Еще он сказал, что я необычный. А может быть, я марсианин? Нет, на Марсе людей нет, там одни головастики живут, это каждый ребенок знает. Значит, я с далекой звезды
Эпсилонэридана. Откуда я знаю это название? Я знаю его всегда. А других названий не знаю, вот только Большая Медведица. Значит, я правда эпсилонэриданец. Я ихний шпион. А этот доктор, он меня угадал. Теперь меня будут пытать таблетками. Точно, таблетками, а про палки он наврал. А что эпсилонэриданцы умеют? Умеют, наверное, летать. Это уж точно. Пеерелетел же я ну ту крышу. Вот тут они меня и разгадали. А сюда привели, чтобы точно проверить. Сейчас я попробую полететь, только нужно захотеть сильно-сильно. А потом разбежаться.
Я разбежался вдоль коридора, подпрыгивая с каждым шагом выше, взмахивая руками и ужасно напрягая свое желание полететь. От желания прыжки становились, точно, длинее, но полететь не получалось. Поэтому обратно я пошел тихонько, постеснявшись пугать во второй раз медсестру с коляской. В первый раз медсестра от неожиданности выронила пробирку и порезала руку стеклом. Хорошо так порезала
– сейчас на белом кафеле одна за одной зажигались алые звездочки, ужасно красиво, и ни капельки её не жаль.
Но какая же ещё способность есть у эпсилонэриданцев? Конечно, они умеют отгадывать мысли, даже сквозь стену. Хорошо, что я вовремя догадался. Сейчас можно узнать, что там говорят про меня.
Я напрягся, но стена была слишком толстой и мысли отгадывались с трудом.
Наверное, нужно потренироваться.
Я пробовал, пробовал, наконец, стало получаться, но чуть-чуть. Получилось бы и лучше, но дверь открылась.
– Идем.
Мы подошли к лифту.
Откуда здесь кровь?
– удивился Кощеев.
– Сейчас здесь женщина порезала руку стеклом.
– Что, опять?
– Что опять?
– не понял я.
– Какое-то наваждение, - сказал Кощеев, - сегодня странный день. С утра уже трое порезались стеклом. Просто на ровном месте. А одна серьезно порезалась. Еще взорвался автоклав и двое получили ожеги. А у одной сестры истерика. Ей мерещится всякий гул.
– Правильно мерещится, - сказал я.
– А Федькин, из морга, поранил себе глаз - пришлось везти на операцию.
Причем как глупо! Мы договорились сыграть с ним в шахматы. Он знал, что я играю лучше и всю ночь сидел над доской, продумывая варианты. К утру стал засыпать и подпер рукой щеку. Но все равно уснул. А когда уснул, то голова соскользнула и попала глазом на ферзя. Представляешь?