Изобретение зла
Шрифт:
– То ли ещё будет.
– Хоть ты не лезь.
Мы спустились и вышли в большой зал с пушистыми пальмами в деревянных многощелистых ящиках. Потом мы долго шли по коридорам; госпиталь оказался удивительно большим. Я не любил взрослых и поэтому молчал. Кощеев, видимо, тоже не любил детей или привык не замечать их. Его молчание было уверенным и привычным. Наконец мы пришли.
– Садись сюда.
Я сел на кушетку, хотя мне показали на стул. Со вчерашнего вечера во мне играл бессмысленный дух противоречия. Мне хотелось делать все наоборот. Но я привык подчиняться взрослым, поэтому старался не подчиняться только в мелочах.
– Нет, не сюда, я сказал, к столу.
Я пересел на подоконник.
– Тебе так больше нравится?
– Да.
– Тогда сиди там.
Я пересел к столу и взял толстую тяжелую книжку. В книжке были только картинки и надписи на непонятном языке.
– Интересно?
Было очень интересно, поэтому я сказал: "Нет".
– Тогда возьмем вот эту.
Он взял другую книгу и развернул её посредине. Там был белый листок с картинкой.
– Ты знаешь, что здесь нарисованно?
– Не скажу.
Я сомневался в правильном ответе, поэтому не хотел говорить ни "да", ни
"нет".
– Подумай.
Я немного помолчал.
– Это сердце, наверное. А здесь течет кровь, она красная. А синяя - я не знаю.
– Синяя - это тоже кровь.
– Она правда синяя?
– Нет, она красная, но темнее. Ты умеешь рисовать?
О, да, я умел рисовать. Я умел рисовать лучше всех. Но это было слишком просто и потому скучно. Только когда мне хотелось похвастаться или получить пятерку в школе, я рисовал так, что все только ахали. Чтобы точно нарисовать, нужно просто посмотреть, а потом точно обвести те линии, которые увидел - вот и все. Год назад родители приводили меня куда-то, вроде бы в школу, но в необычную. Туда, где учат рисовать. Но там я выдержал только месяц.
– Меня даже учили рисовать, - ответил я, - но учили неправильно и мне не понравилось.
– Как неправильно?
– Они говорили, что нужно долго смотреть и потом уже рисовать. И сначала рисовать неправильно, а потом правильно - прорабатывать детали. А я рисовал сразу правильно и по-ихнему не учился.
– А такой рисунок сможешь?
– он показал мне на книгу.
– Тогда мне нужен красный карандаш.
Кощеев покопался в столе, но нашел только синий и химический.
– Попробуй вот этим.
Я стал рисовать как всегда: слева направо и сверху вниз. Вначале я нарисовал красивые переплетения жилок, потом красно-синее сердце в центре (оно получилось черно-синим, но так ещё красивее) и перешел к жилкам внизу.
– Вот. Красиво?
– Очень. А ещё что-нибудь можешь?
– Конечно.
Я взял синий карандаш и стал рисовать Синюю. Это было очень просто: сначала я вспоминал самые темные места на её лице и платье, зарисовывал их с большим нажимом; потом вспоминал места посветлее и делал их светлее; потом чуть заштриховывал самые светлые места. Я нарисовал целых три портрета, а Кощеев сидел и смотрел. Я рисовал синюю Синюю в Синей Комнате, поэтому синего карандаша мне хватало.
– Какая красивая девочка, - сказал врач, - и на всех рисунках одно и то же лицо. Это кто?
– Это Синяя, разве непохожа? Она любит со мной целоваться, похвастался я.
Кощеев не обратил внимания на мое хвастовство.
– Я не верил, что это возможно, - сказал он.
– Ты станешь художником, когда вырастешь.
– Не стану.
– Тогда ты будешь выступать в цирке и станешь знаменитым артистом. Хочешь?
– Не хочу.
– А что ты хочешь?
Я подумал.
– А давайте, я вашу роспись подделаю? Я могу нарисовать её даже задом наперед.
– Не надо. Теперь я верю. Хорошо, если бы каждый имел хоть десятутю часть твоих способностей. Только десятую. Вот такое - это уже слишком.
– Это потому что я эпсилонэриданец.
– Кто?
– Это такой, ненастоящий человек, который притворяется настоящим. Он сверху похож на настоящего.
– А, сказка такая.
– Не сказка, а фантастика.
– Тебе не надоело фантазировать?
– Я не фантазирую и никогда не обманываю. Я все говорю совершенно точно.
– Тогда где ты был вчера ночью?
– Я говорил с комнатой.
– И что она тебе сказала?
– Она сказала, что она везде. Она прорастает корнями во все, даже в шарики, которые есть в моем кармане. Она даже в этой комнате есть сейчас и слушает. Она прорастает далеко даже за город, но там ей скучно, потому что за городом ничего живого нет. Там одни пустыни. Если вам интересно, я могу подробно рассказать о всех этих пустынях. Хотите проверить?
– Хочу. Ты что-то сказал о шариках?
Я достал шарики и положил их на стул.
– И ты говоришь, что твоя комната прорастает во все, и даже в эти шарики?
Что она везде?
– Ага. Она сказала, что шарики внутри бесстуктурные.
– Но это и я мог бы сказать.
Один из шариков подпрыгнул и остался висеть в воздухе примерно на высоте наших лиц. Кощеев отстранился.
– Это иллюзия, - сказал он.
Шарик упал.
– Только остолопы не верят собственным глазам, - скзал я, чтобы накалить обстановку.
Кощеев задумался.
– И что, с нею так просто связаться?
– Конечно. Я всегда спрашиваю её и она отвечает. Когда я в комнате, конечно. Так вы мне верите?
– Ты опять рассказываешь сказки. Сказки о Машине.
– А кто такая Машина?
Я слышал это слово раньше, но не понимал его значения.
– Ты учил историю в школе?
– Только древнего мира. Там всякие Цезари, генераллисимусы и Аллы Пугачевы.
– Правильно, ты ещё маленький. Так вот, слушай. Машина появилась лет триста или четыреста назад. Но сначала было много машин. У каждого была своя машина, она стояла на столе, как телевизор и что-то ему показывала. Это было полезное устройство, которое служило своему хозяину. Потом машины стали срастаться между собой в сети. Потом они сраслись по всей Земле в одну большую