Изобретение зла
Шрифт:
Но почему против красоты?
Второй случай, очень показательный: девочка полутора лет. Отец принес с работы милицейскую фуражку. Объясняет: если наденешь эту фуражку, то все можно. Девочка просыпается ночью, встает, надевает фуражку, идет в комнату игрушек и начинает топтать свои игрушки. Свои. Свои собственные. Свои любимые. Топчет с наслаждением. Топчет, пока не уничтожает все. У неё была коллекция пластмассовых автомобильчиков - двести две штуки. Растоптаны все.
Когда утром отец собрался её наказать, она показала милицейскую фуражку. Снова танатос. Танатос сильнее стремления к пользе. Танатос срабатывает даже вопреки пользе. Танатос так же силен, как и половой инстинкт.
Итак, играть заставляет танатос - одна из сильнейших человеческих мотиваций. Танатос беилогически оправдан: человек должен стремиться к собственной смерти и к смерти всего, созданного человеком - ведь он сам должен исчезнуть и уступить место Машине. Чем более красиво творение человека, тем вернее оно должно быть уничтожено - ведь оно отвлекает разум от направления, предписанного эволюцией. Отвлекает человека от рабского служения Машине.
Вот почему?
Все та же война цыифры с духом?
Итак, танатос. Для того, чтобы эта мотивация включилась, необходимы две вещи: первое - объект уничтожения должен быть красив и в чем-то хорош. Уровень красоты определяется просто: он лучше чем я, или он лучше, чем я мог бы сделать. Поэтому и не разрушаются некрасивые снежные фигуры. Второе - дозволенность и безнаказанность. Посмотрим, что можно сделать здесь. Первое: убрать дозволенность и безнаказанность - выйти на более высокую инстанцию
(например, на отца играющего) и убедить его в непозволительности игры.
Принимаем как рабочий вариант, но вероятность невелика. Второе уменьшить привлекательность персонажей. Это уже ближе. Сделать десять персонажей уродами, с которыми не захочешь играться. Сделать их грязными, тупыми, не боящимися боли, неспособными выдумать красивый вариант. Играющими неинтересно.
Аппатичными. Это уже более реально. Пока неясно как это сделать. Но это шанс.
Третье - не давать играющему абсолютной власти над чужими судьбами. Но здесь ведь работает Машина, а Машина может все. Этот вариант отпадает, ничего не поделаешь. Четвертое - сделать их не настоящими, а механическими, хотя бы с виду. Заставить их двигаться как механические фигурки. Как фигурки очень простой игры, пусть они не говорят интересных фраз, а только самые стандартные штампы. Пусть они не делают ничего неожиданного. Пусть они станут банальны. И так далее.
Что еще? Игра потеряет интерес, если участники перестанут бояться смерти.
Как это сдалать? Можно попробовать разыграть большой спектакль.
И последний вариант - можно прямо повлиять на играющего. Я его не вижу, но он видит меня. В молодости я был неплохим гипнотизером. Попробую использовать это ещё раз. Судя по всему, Манус слабоволен и должен быть внушаем. Достаточно один раз завладеть его вниманием и больше я его не выпущу. Плохо, что он не один. Подружка попытается разрушить контакт.
Так думал Арнольд Августович. Пока его планы были смутны, но в них уже просвечивали первые намеки на истину. И всем планам мешала прекрасная Велла.
Значит, Веллу предстояло уничтожить. К счастью, её интеллект лишь напоминал человеческий.
Он ещё раз вызвал Кошеева.
– Не приносите мне пожалуйства самую подробную книгу по новой истории. И ни в коем случае не приносите мне книгу о истории второго этампа величайшей войны.
К концу смены Кощеев раздобыл книгу и принес её в кабинет.
– Я же сказал вам не приносить ее!
– Позволь, я сама ему объясню?
– спросила Велла.
Кощеев благополучно исчез.
– О чем эта книга?
– спросила Велла.
– О тебе и о таких как ты. О втором периоде войны. Ты помнишь что-то?
– Немного и отдельными отрывками. Ведь мы постоянно погибали, часть нашей памяти сохранялась и снова пускалась в дело. Я погибала несколько сот раз и во мне кусочки нескольких сот созданий. Но я не помню общего. Мы воевали, мы дрались. Вот и все.
Книга, которую принес Кощеев, была толстым коричневым томом с золотым тиснением. Второй том истории величайшей войны. Книга страстей человеческих. Книга конца судеб. Арнольд Августович решил начать чтение сегодня же вечером.
51
За последние два дня Велла стала не такой агрессивной, в ней появилась мягкость и нежность. Она чаще оставалась без перчаток, но старалась втягивать свои когти. Иногда она подолгу смотрела на своего А.А. большими неподвижными глазами и от этого взгляда в его душе распахивались все новые и новые дверцы и становилось страшно от огромности этих пустых пространств.
– Что такое?
– спросил Арнольд Августович, не выдержав этого взгляда.
– Ты мне нравишься. Хочешь, я напишу это на стекле?
– Жаль, что ты не сказала мне этого сорок лет назад.
– Прости, я хотела бы говорить тебе это сорок лет подряд. Когда я думаю сколько времени пропало зря, мне хочется плакать. А тебе?
– И мне бы хотелось. Но я не думаю о том.
– Почему?
– Потому что я не меланхолик.
В этот же день случилось очередное заседание и Арнольд Августович с Веллой устроились на задних скамьях. Заседание шло само собою, вращалось как вечный двигатель в кунсткамере, нужное лишь для галочки. Сидящие на задних скамьях развлекались или заканчивали срочную бумажную работу. Велла начала заигрывать с молодым доктором, сидящим рядом с ней. Это было столь откровенно, что Арнольд
Августович отсел после перерыва.
Во время второго перерыва Велла подошла к нему.
– Что случилось?
– Не забывай, что ты все таки находишься среди людей. Люди - это не твои электронные мартышки. Что станут думать обо мне?
– Может быть ты ревнуешь?
– Нет.
– Ревнуешь, да?
– Да, - сказал он, не выдержав её взгляда.
Но он нисколько не ревновал.
– Спасибо, - она прижалась щекой к его плечу, - я больше никогда не буду. Я клянусь.
Домой они шли пешком и Велла постоянно намекала, что стоило бы идти обнявшись. Ведь они не совсем чужие люди. Ведь такая давняя память...