К нему
Шрифт:
Но я понимаю уже, что далеко не счастлива. Просто не знаю как всё поменять без вреда для своего душевного равновесия.
Давид коротко здоровается, всё так же глядя в экран. Мама предпринимает новую попытку его отвлечь.
— Пройдём, пожалуйста, со всеми за стол. Уже всё готово.
— Я пока занят.
У меня кровь отхлынула от лица. Мне казалось я сейчас упаду в обморок от стыда. Мама максимально сдержанно, насколько это возможно, обращается к нему. Хотя я знаю, что она обижена.
— Раз уж ты живёшь у нас, то будь добр вести себя вежливо!
Он наконец-то отрывает глаза от экрана, но его взгляд мне сильно не нравится. В нём нет ни капли уважения к старшему человеку,
— Не надо со мной так разговаривать. Если что я знаю где выход, и не собираюсь подстраиваться под ваше расписание. У меня теперь обида на вас на всю жизнь.
Мы с мамой коротко переглядываемся, но я вывожу её из комнаты. Не из-за того, что боюсь её грубого ответа, а потому что не хочу окончательно испортить её день рождения. Но знаю, что он уже испорчен. Из-за меня. У меня нет слов, я в таком смятении, что готова провалиться сквозь землю. Сейчас я точно знаю одно — такое отношение к своей маме я не прощу Давиду никогда! И буду рада, если он съедет как можно скорее.
Но он и сам съехал на квартиру. Только Давид считал, что это его оскорбили. Я же думала, что даже его измена не принесла мне такой боли, как это пренебрежительное отношение к маме. Для меня это было недопустимо.
Но умной в этот период жизни я не была, и продолжала с ним встречаться. Я привыкла. Втянуло меня в этот круговорот, из которого я не могла выбраться. Просто не могла.
Это длилось уже три года, ведь мы познакомились, когда мне было девятнадцать. И вот настал очередной мой день рождения. Я в этот день работала, и мы с Давидом договорились, что после работы я куплю торт и зайду к нему на квартиру. Моя начальница была очень понимающей и доброй, поэтому поздравила меня и отпустила домой раньше.
Я купила торт, и направилась прямиком к Давиду. Был тёплый летний вечер, и я быстро дошла пешком к его квартире. На стук мне долго никто не открывал, я уже думала, что нужно позвонить сказать, что я пришла, но услышала шорох внутри помещения и женский голос. Сердце ухнуло в пятки. Неужели опять? Сегодня в мой день рождения, зная, что я вот-вот приду? Я делаю непроизвольный шаг назад, и Давид открывает дверь. Он удивлён. А ещё стоит без рубашки в одних джинсах. Уверена — мои щёки сейчас покинула краска, а голос бы дрожал, если б я попыталась что-то произнести. Торт в пакете я роняю на ступеньку перед дверью.
— Мия? Ты так рано… — он потирает затылок и стоит в дверном проёме, полностью загораживая мне вход в квартиру.
— Что? — выдавливаю из себя, не зная что вообще делать или сказать. И слышу смех из его спальни. Смех его новой девушки для развлечений. Она смеётся надо мной!
Из моего горла вырывается оглушающий душераздирающий вопль, словно это ревёт лесной раненый зверь. Даже этот мерзкий смех из спальни стихает, а Давид смотрит на меня, словно впервые видит.
Я рывком разворачиваюсь и мчусь от этого места. Я не плачу и почти ничего не чувствую. Просто хочу убежать подальше от боли, от тысячи осколков моего сердца, которые снова валяются как мусор у него под ногами. Не знаю куда бегу, но когда останавливаюсь лёгкие горят огнём, и я задыхаюсь. Я полностью выбилась из сил и опускаюсь на ближайший бордюр передохнуть. Мне хочется отвлечься — я пишу сообщение подруге, а затем звоню брату. Зачем звоню ему — не знаю, мы вообще мало с ним общаемся, но сейчас мне кажется жизненно необходимым с кем-то поговорить. Если я начну говорить с мамой, то она слишком станет переживать за меня, а Давида вообще прибьёт за то, что он так со мной поступил. Подруга отвечает молниеносно. Она вообще уже спит в такое время, но тут шлёт мне сообщение что не спала, словно что-то чувствовала неладное. Мы недолго переписываемся, и я всё время нахожусь в прострации. В каком-то коконе, наполненном водой, из-за которой ничего не вижу и не слышу кругом. Брат сразу не ответил, поэтому я, пошатываясь встаю на ноги и слышу, как беспрестанно начинает звонить мой телефон. Это Давид. Пятнадцать сообщений пришло с момента, как я убежала и десять пропущенных. Но я их не читаю. Затем перезванивает брат и я коротко рассказываю ему что произошло, а он тут же мчится ко мне на своей машине, чтобы забрать и отвезти домой. Никогда не изливала душу брату. И мне сейчас так странно, что я даже не плачу. Глаза остаются сухими, а внутри нет никакой дрожи — пустота. Ни переживаний, ни боли. Просто пусто. Давид сумел меня выпотрошить и высушить до последней капли.
Телефон всё звонит и звонит. Мы с братом устраиваемся в беседке в нашем дворе, и разговариваем. Он предусмотрительно купил мне баночку пива, хотя в данный момент мне хотелось просто уснуть и ни о чём не думать. Мы говорим обо всём на свете — не только о случившемся, и мне становится легче. Но телефон не умолкает и теперь мне звонит мама Давида, а затем и его отчим (отец его бросил ещё, когда Давид был маленьким).
— Не отвечай. — говорит спокойно брат и закуривает сигарету.
— Я и не хочу.
И в этот раз я действительно не хочу. Ко мне постепенно возвращаются эмоции. Я начинаю чувствовать боль, гнев, презрение и даже ненависть. И унижение. Большего унижения я, пожалуй, ещё никогда не испытывала.
Мы так сидим и говорим ещё часа два. На улице уже ночь, но родители спокойны, потому что мама звонила спрашивала куда я запропастилась, и брат ответил за меня, что мы сидим прямо во дворе.
Утром я просыпаюсь, в надежде, что мне приснился дурной сон, но глядя в зеркало на свои опухшие от невыплаканных слёз глаза и несчастный вид, понимаю, что всё вчерашнее — правда.
Но остаётся один нерешённый вопрос. Мы подали с ним документы на визу, чтобы подработать пару месяцев в другой стране, и я уцепилась за эту возможность, ведь у нашей семьи достатка было не много. Я не могла просто так отказаться только потому, что не хочу ехать туда с Давидом. Нам уже нашли работу в одном заведении, думая, что мы — пара. Так и было когда-то, но что мне делать теперь? Решаю, что не позволю личному влиять на моё будущее. Давид и так разрушил всё прекрасное, что жило во мне, а именно любовь и веру в людей. Я ведь безоговорочно ему доверяла.
К тому же, из ещё неприятных мыслей, которые меня посетили — это мне придётся всё же ему позвонить, чтобы забрать свои вещи из его деревни, в которой он жил. Но в первые дни я ещё не могу собраться духом, чтобы это сделать, ведь все звонки его и его матери я игнорировала. Мне становится тошно, оттого, что придётся ещё как минимум два раза с ним увидеться. Первый — забрать вещи, второй — ехать с ним одним автобусом.
Но через пару дней, я всё же ему звоню и холодным сдержанным тоном сообщаю, что приеду за вещами и буду присутствовать на запланированном рейсе. Давид хочет что-то мне сказать, но я бросаю трубку, и больше не отвечаю ни на его сообщения, ни на звонки.
Когда я приезжаю к его дому и выхожу с автобуса, он уже стоит и ждёт меня. Быстро здороваюсь, максимально шустро собираю вещи, и спешу убраться отсюда поскорее.
— Мия! Поговори со мной!
— До встречи на вокзале.
Ускоряю шаг, чтобы не взорваться. Мне хочется ему врезать, но если я это сделаю, то сорвусь и начну истерически орать и бить его не прекращая, а уйти я планирую с остатками достоинства.
— Мия, прошу! Я виноват… я…
— Пока. — сквозь зубы цежу ледяным тоном, и запрыгиваю в автобус.