К западу от Октября (сборник)
Шрифт:
– Ну, – выдохнули наконец все вместе.
Каждая из подруг сделала шаг вперед, чтобы легонько поцеловать в щеку Альберта Бима и наградить улыбкой сначала его, а потом Инфанта, Дражайшего Члена Семьи, который заслуживал ласки, но пока оставался неприкосновенным.
Греческие музы, отставные фурии, античные весталки отступили для обряда прощания.
И тут хлынули слезы.
Сначала у Эмили, потом у Коры, потом у Элизабет – каждая припомнила себя глупой девчонкой, которая попала в ночную аварию, но вышла из нее без увечий.
Альберт Бим смотрел на эти бурные, соленые реки, и у него тоже брызнули слезы.
Скорбел ли он о прошлом, которое не было усыпано розами, или радовался настоящему, такому благостному и притягательному, – кто знает. Все четверо плакали, не зная, куда девать руки.
Через некоторое время они стали исподтишка коситься друг на друга, как дети, которые смотрят в зеркало, чтобы уловить загадочную недоступность слез.
На стеклах очков у всех блестели соленые искры.
– Ой, ха-ха-ха!
Оглушительный смех рассыпался, как несносный попкорн, по всему дому.
– Ой, хи-хи-хи!
Они закружились на месте. Они топали ногами, чтобы дать выход лавине веселья. Они не могли сдержаться, как допущенные на чопорную церемонию чаепития ребятишки, у которых любое сказанное слово вызывает приступы хохота, до ломоты в костях, так что хочется только выбраться из-за стола, чтобы бродить кругами, словно в тумане, лопаясь от потехи, а потом упасть на пол и захлебнуться от смеха.
Именно это и произошло. Поддавшись земному притяжению, дамы осели на паркет, и последние слезы кометами брызнули из глаз. Подруги перекатывались с боку на бок, словно на утреннем пляже, и ловили ртом воздух.
– О боже! Ох! Ах!
Старик не мог этого вынести. От этого землетрясения он и сам затрясся, согнувшись пополам. В последний момент он успел заметить, что его дружок, его ненаглядный, драгоценный Младшенький, не выдержал воплей, всхлипов и криков – он растаял снежной памятью и обратился в призрак.
Альберт Бим уперся руками в колени и громко хохотнул, увидев то, что уже стало привычным: сморщенное, куцее и нелепое естество, которое тупо глядело в непостижимую землю.
Он катался по полу вместе с гостьями, давясь от смеха. Они избегали смотреть друг на друга, чтобы не довести себя до инфаркта этим ревом и воем, который помимо их воли срывался с уст.
В конце концов веселье пошло на убыль; дамы смогли сесть и привести в порядок непокорные волосы, улыбки, вздохи, взгляды.
– Фу-ты, господи, – отдувался старик. – Неплохо мы повеселились, славно, просто здорово, не припомню, чтобы мы когда-нибудь так хохотали.
Все согласно кивнули: «Да-да».
– Что ж, – сказала, успокоившись, прагматичная Эмили, – спектакль окончен. Чай остыл. Пора домой.
Дамы дружно подняли скелет старого вояки, и в теплом, душевном молчании он постоял в окружении своих любимых, а потом они укутали его в халат и повели к дверям.
– Почему? – недоумевал старик. – Скажите на милость, почему Младшенький объявился именно сегодня?
– Ты еще спрашиваешь? – воскликнула Эмили. – Ведь у тебя день рождения!
– И правда! Вот повезло! – подхватил он. – А как по-вашему, на будущий год – или через пару лет, или еще когда-нибудь – достанется мне такой же подарок?
– Ну… – протянула Кора.
– Мы…
– Наверно, уже в другой жизни, – мягко проговорила Эмили.
– Прощай, милый Альберт, и ты, красавчик Младшенький.
– Спасибо за все, что было, – сказал старик.
Он помахал, и они укатили по гравиевой дорожке в ясное, солнечное утро.
Альберт Бим еще долго стоял на крыльце, а потом обратился к старому другу, нашедшему вечный покой:
– Эй, Фидо, дружище, не прилечь ли нам перед обедом? А если повезет, будем смотреть безумные сны до самого ужина!
Силы небесные, не ослышался ли он? Тихий голосок откликнулся:
– Так недолго и с голоду помереть!
– И то верно!
Оба они – засыпающий на ходу старик и уже погрузившийся в сон Младшенький – рухнули ничком на кровать с тремя теплыми, смешливыми привидениями…
И так уснули.
Надгробный камень
Начать с того, что путь был не близок, ей в тонкие ноздри забивалась пыль, а Уолтер, муженек ее, родом из пыльной Оклахомы, и в ус не дул: крутил руль «форда» и раскачивался костлявым торсом туда-сюда – глаза бы на него не глядели, болван самоуверенный, но в конце концов они добрались до этого кирпичного города, нелепого, как старый грех, и даже нашли, где снять комнату. Хозяин провел их наверх и отомкнул ключом дверь.
Посреди тесной каморки высился надгробный камень.
Леота – по глазам было видно – сразу смекнула, что к чему, но тут же притворно ахнула и с дьявольской быстротой начала кое-что перебирать в уме. У нее были свои приметы, которые Уолтер так и не смог постичь, а тем более искоренить. Раскрыв рот, она отпрянула, а Уолтер вперился в нее взглядом серых глаз, сверкнувших из-под тяжелых век.
– Ну нет! – решительно вскричала Леота. – Коль в доме покойник, туда ни ногой!
– Леота! – одернул ее муж.
– О чем речь? – удивился хозяин. – Мадам, неужто вы подумали…
Леота в душе усмехнулась. Разумеется, она ничего такого не подумала, но это был единственный способ насолить мужу, деревенщине из Оклахомы; так вот:
– Сказано вам, не согласна я спать, где мертвец лежит! Выносите его – и все тут!
Вконец обессилевший, Уолтер не сводил глаз с продавленной кровати, и Леота осталась довольна – все-таки она ему досадила. Что ни говори, а приметы бывают ох как полезны. До ее слуха донесся голос хозяина: