Кабинет фей

д’Онуа Мари-Катрин

Услышали речи королевы завистники и говорят королю:

— Вы совсем не ревнивы, а между тем повод-то у вас имеется: королева так крепко влюблена в Добронрава, что ни еды, ни питья в рот не берет, только и говорит, что о нем и о том, как вы ему обязаны, и будто, пошли вы к ней кого другого, у него ничего бы и не вышло.

— И правда, сам вижу, — отвечал король. — Так запереть же его в башню с кандалами на руках и ногах.

Схватили Добронрава, и вот в награду за верную службу заковали его в колодки по рукам и ногам и заключили в башню: никого он больше не видел, кроме одного лишь тюремщика, который швырял ему кусок черного хлеба через решетку и давал немного воды в миске; зато маленькая его Попрыгунья по-прежнему с ним была, и утешала его, и прибегала все новости ему рассказывать.

Лишь узнала Златовласка о такой немилости — бросилась королю в ноги и, вся в слезах, молила его освободить из темницы Добронрава. Но чем больше она просила, тем сильней он ярился, думая: «Стало быть, она любит его», и не внял увещеваниям; тогда она уже более не заикалась на сей счет и сделалась очень грустна.

Король заметил, что

отнюдь не красавцем он ей показался; захотелось ему натереть себе лицо Водой Красоты и Здоровья, чтоб королева наконец его полюбила. Вода стояла во флаконе на краю камина в ее спальне; она поставила ее туда, чтобы почаще на нее смотреть. Но одна из служанок, погнавшись с метлою за пауком, на беду, опрокинула флакон на пол, он и разбился, а вода вся вытекла. Дама же быстро вытерла за собою, вымела осколки и в замешательстве вспомнила, что такой же пузырек видела в королевском кабинете, и в нем полно воды, похожей на Воду Красоты и Здоровья; ничего никому не сказав, она быстренько взяла его и поставила на камин королевы.

А вода из кабинета короля предназначалась для отравления принцев и всяких важных господ, оказавшихся преступниками: им не рубили головы, не вешали, а просто натирали лицо этой водою — они тогда засыпали и больше не просыпались. И вот однажды вечером король взял этот флакон и хорошенько натер себе лицо, а потом заснул да и умер. Маленькой Попрыгунье едва ли не первой стало про то известно; не преминула она тут же сбегать рассказать обо всем Добронраву, а тот приказал ей разыскать Златовласку и напомнить ей о бедном узнике.

Попрыгунье же, поелику при дворе по случаю смерти короля поднялся большой шум, удалось потихоньку прошмыгнуть к принцессе и шепнуть ей:

— Госпожа, не забудьте о несчастном Добронраве.

Та тотчас вспомнила, какие муки ему пришлось перенести из-за нее и по его великой верности: никому ни слова не сказав, вышла она и прямиком направилась к башне. А уж там сама сняла оковы с рук и ног Добронрава и, возложив ему на голову золотую корону, а на плечи накинув королевскую мантию, сказала:

— Пойдемте же, милый Добронрав, я сделаю вас королем и назову своим супругом.

Он бросился к ногам ее и премного благодарил. Все были счастливы иметь такого повелителя. И сыграли самую пышную свадьбу на свете, и жили с тех пор Златовласка с Добронравом долго в счастии и довольстве.

* * *

Коль вдруг случится, что к тебе в беде За помощью несчастный обратится — Ему ты не отказывай в нужде, Добро потом сторицей возвратится. Пример тому — наш милый Добронрав: На волю птиц пустив, а карпа — в воду, Всем даровав свободу, Он сотворил добро — и оказался прав. Таких чудес никто не видел сроду, Ведь все, казалось бы, противу естества: И кто б поверить мог, что эти существа Ему, посланцу страсти нежной, Кто государю был слуга прилежный, Помогут наконец достигнуть торжества, Стяжать себе бессмертну славу! А пережить пришлось немало Добронраву: Ведь, прелестью принцессы искушен, Вздыхал о ней прегорько втайне он, Но королю остался верен. Вот оклеветан он, хоть был нелицемерен. Надежды, мнилось, нет. Но благи Небеса! Муж добродетельный, ты можешь быть уверен: Бывают в жизни чудеса.

Пер. Д. Л. Савосина

Синяя птица [17]

ил некогда один король. Земель у него было великое множество, а денег и того больше. И вот умерла у него жена, и остался он безутешен. Король заперся у себя в кабинете и давай там колотиться головой о стену — так горевал. Все боялись, как бы он не убился, и потому обложили весь кабинет матрасами, повесив их между стеной и шпалерами. Теперь он мог биться сколько душе угодно, не причиняя себе никакого вреда. Все придворные уговорились меж собой поискать, чем бы его утешить. Одни сочиняли торжественные и серьезные речи, другие готовили любезные тирады, а иные предпочитали веселую болтовню, однако все было напрасно: ничто его не трогало, все он мимо ушей пропускал. Наконец явилась к нему дама, вся закутанная в черный креп, скорбные покрывала да накидки, словом, в глубоком трауре с головы до пят. При этом она плакала и всхлипывала так горько и громко, что король даже растерялся. Она сказала ему, что вовсе не собирается, подобно другим, утешать его, а, напротив, будет лишь поощрять его скорбь, ибо что может быть справедливее, чем оплакивать добрую женушку? Вот и она, чей супруг был лучшим из мужей, решилась все глаза по нем выплакать. Тут она разрыдалась с удвоенной силой, а вслед за ней завыл и король.

17

Тип сказки:

АТ 432 (близкий к 425, см. Таблицу, с. 957 наст. изд.). В русском фольклоре данный тип представлен сказкой «Финист — Ясный сокол». Впервые во французской литературе встречается в лэ Марии Французской (конец XVII — начало XVIII в.) «Йонек» (Yonec).

Важную роль в сказке играет мезальянс, навязываемый герою отрицательными героинями. Мораль целиком превращается в выпад против браков, заключенных без любви. Это заставляет вспомнить судьбу самой мадам д’Онуа, рано выданной замуж по расчету и несчастливой в браке (см. с. 822 наст. изд. и Основные даты жизни и творчества).

Ее он принял лучше, чем остальных, вовсю расписывал ей добродетели своей дорогой покойницы, а она ему расхваливала своего дорогого покойника. Так и беседовали, покуда уж и слов не осталось выразить, как они скорбят. Когда хитрая вдовушка заметила, что тема исчерпана, она немножко приподняла свои покровы, и бездольному королю утешно было смотреть, как эта несчастная горемыка весьма искусно моргает большими синими глазами под длинными черными ресницами; да и румянец у нее оказался самый цветущий. Король с большим вниманием ее разглядывал; вскоре он уже меньше говорил о покойной жене, а потом и вовсе перестал. Вдова же по-прежнему оплакивала мужа и твердила, что прекращать траур и не думает. Король молил ее не увековечивать скорбь. Наконец, к немалому удивлению двора и соседей, он женился на ней, и черные одежды сменились зелеными и розовыми [18] : и то сказать, нередко достаточно нащупать у человека слабину, чтобы проникнуть в его сердце и делать с ним что заблагорассудится.

18

…черные одежды сменились зелеными и розовыми… — Речь идет о смене траурного наряда на свадебный. Зеленым во времена мадам д’Онуа часто бывал наряд для первого дня свадьбы; зеленый цвет считался цветом женственности.

У короля от первого брака была дочка, которая могла бы сойти за восьмое чудо света. Звали ее Флорина, ибо она походила на самое Флору [19] — так была юна, свежа и пригожа. Она не носила роскошных нарядов, ей нравились платья из воздушных тканей, кое-где отделанные каменьями и цветочными гирляндами, на диво украшавшими ее прекрасные волосы. Когда король женился во второй раз, ей было всего лишь пятнадцать лет.

Королева послала за своею дочкой, которая воспитывалась у крестной, феи Суссио, отчего, впрочем, не стала ни красивее, ни милее: Суссио немало над ней потрудилась, да все впустую; тем не менее она нежно любила крестницу. Девицу звали Краплёна, ибо все лицо ее пестрело веснушками, что твоя форель крапинками; черные волосы так сальны да грязны, что до них страшно дотронуться, а желтая кожа сочилась маслом. И все же королева любила ее безумно, только и говорила что о милой Краплёне, а поскольку Флорина во всем ее дочку превосходила, то взбешенная мачеха всячески старалась оболгать принцессу перед отцом-королем. Дня не проходило, чтобы королева как-нибудь не досадила Флорине. Принцесса же, будучи добра и умна, старалась быть выше подобных пакостей.

19

Флора (лат. Flora) — от flos, floris, т. е. «цветок». Италийская богиня цветения, цветов, колосьев, плодородия.

Однажды король сказал королеве, что Флорина и Краплёна уже совсем большие и пора-де им замуж, так что первого же принца, какой явится ко двору, надо постараться женить на одной из них.

— Думаю, — сказала королева, — что мою дочку мы первой пристроим: она старше вашей да и любезнее во сто крат, так что долго выбирать не придется.

Король, не любивший спорить, согласился и предоставил ей решать в этом деле.

Через некоторое время узнали они, что собирается к ним король Премил. Никогда еще свет не видывал принца столь учтивого да роскошного: и ум, и характер — все в нем было под стать имени. Когда королева узнала о нем, она собрала всех вышивальщиков, портных да ювелиров, чтоб изготовили наряды для Краплёны, а короля уговорила распорядиться, чтоб для Флорины ничего нового не шили; к тому же подкупила фрейлин, и те украли у принцессы все ее наряды, головные уборы и драгоценности, как раз в тот день, когда приехал Премил, так что Флорина стала одеваться, да ни ленточки не нашла. Она поняла, от кого ей такая любезность. Послала за тканями к торговцам — те отвечали, что королева запретила им продавать ей наряды. Бедняжка отыскала лишь одно платьице, все засаленное, и так ей было неловко, что, когда приехал Премил, она забилась в дальний угол залы. Королева приняла гостя с великими почестями и представила ему свою дочку, которая во всех своих драгоценностях сияла ярче солнца и при этом казалась безобразнее, чем когда-либо. Король даже отвернулся, королева же подумала, что это он оттого, что Краплёна ему слишком понравилась и он боится влюбиться, поэтому она каждую минуту подводила к нему дочку. Он спросил, нет ли здесь другой принцессы, по имени Флорина.

— Есть, — отвечала Краплёна и показала пальцем, — вон там прячется, она ведь у нас робкая.

Флорина покраснела и стала так хороша, так хороша, что короля Премила будто ослепило. Он проворно поднялся и низко поклонился принцессе.

— Сударыня, — сказал он, — ваша несравненная краса лучше всяких драгоценностей, и вам нет нужды прихорашиваться.

— Сеньор, — отвечала она, — я, признаться, не привыкла ходить такой неряхой, и лучше бы вам вовсе на меня не глядеть.

— Немыслимо, — воскликнул Премил, — в присутствии принцессы столь дивной смотреть на кого-нибудь другого.