Кабинет фей

д’Онуа Мари-Катрин

У некоторых болванчиков живот был так выпячен, а щеки так надуты, что просто диво дивное. Она спросила, почему это, и они отвечали так:

— Нам при выходах в свет запрещается смеяться и разговаривать, мы же только и видим там что дела самые смехотворные и глупости самые непростительные — вот нам и хочется смеяться до того, что нас от этого раздувает. Это такая смеховая водянка, от которой здесь мы, впрочем, быстро излечиваемся.

Принцесса дивилась разумному ответу этого миленького болванчика, — ведь и вправду недолго раздуться, если смеяться всем несуразностям на свете.

Ни одного вечера не проходило без какой-нибудь прекрасной пьесы Корнеля или Мольера [213] .

Часто случались балы, и самые маленькие фигурки, дабы получше себя показать, танцевали на канате — так их всем было видно. Ну а яства, которые подавали принцессе, везде могли бы сойти за роскошный пир. Ей приносили и серьезные книги, и любовные, и исторические, чтобы дни ее пролетали как мгновения, однако, хоть все эти болванчики и были умны на диво, принцесса иной раз сетовала, что они слишком уж малы. На прогулке ей приходилось рассовывать их штук тридцать по карманам, чтобы беседовать с ними дорогой; и все-таки ничего не было приятнее болтовни их тоненьких голосков, звучавших чище и нежнее, чем у марионеток.

213

…пьесы Корнеля или Мольера. — Вспомним, что либретто трагедии-балета «Психея» написано Корнелем и Мольером. Пьер Корнель (1606–1684) — великий французский драматург, один из основных (наряду с Жаном Расином) основателей трагедии французского классицизма.

Однажды, в час бессонницы, принцесса так рассуждала сама с собою: «Что же будет со мною теперь? Навсегда ли я останусь здесь? Жизнь моя проходит в удовольствиях, о каких я и мечтать не могла, и, однако же, сама не знаю, чего так недостает моему сердцу, — только чувствую я, что эта череда однообразных удовольствий начинает казаться мне несносной».

— Да не вы ли сами виноваты в этом, принцесса? — вдруг ответил ей голос ниоткуда. — Пожелай вы только любить — и узнали бы, что можно сколь угодно долго быть рядом с тем, кого любишь, и не только во дворце, но хоть и в самой ужасной пустыне, вовсе не желая никуда отлучаться.

— Что это за болванчик говорит со мной, — возразила она, — и что за вредные советы дает он мне, нарушая покой моей жизни?

— Вовсе никакой не болванчик предупреждает вас о том, что вас ждет рано или поздно, — было ей ответом, — а несчастный властелин этого королевства, который обожает вас, сударыня, и трепещет вам об этом сказать.

— Есть, стало быть, такой король, который меня обожает? — отвечала принцесса. — Что же это он, слепой, что ли?

— Я видел вас, сударыня, — отвечал невидимка, — и, по мне, вы совсем не такая, как сами о себе думаете; но, каковы бы вы ни были, с вашими достоинствами и недостатками, — повторяю вам, что я вас обожаю, но именно моя почтительная и боязливая любовь и заставляет меня прятаться.

— Благодарю вас за это, — отвечала принцесса, — ибо случись мне, увы, полюбить — уж не знаю, что бы со мною сталось.

— Вы составили бы счастье того, кто не может жить без вас, но, если вы не позволите ему явиться перед вами, он никогда не осмелится на это.

— Нет, нет, — отвечала принцесса — я не хочу видеть ничего, что бы вызвало у меня слишком сильную привязанность. — Голос замолк, и она до конца ночи размышляла об этом приключении.

Хоть она и решила ничего никому о нем не рассказывать, но все ж не удержалась и спросила у болванчиков, вернулся ли их король. Они ответили, что нет. Это встревожило ее, — ведь как же тогда она

столь недавно сама слышала его? — и она спросила еще, молод ли он и хорош ли собой. Ответ был, что он молод, красив и любезен. Она спросила, часто ли они получают от него известия. Оказалось — каждый день.

— Но знает ли он, что я живу в его дворце?

— Да, сударыня, — объяснили ей, — он знает обо всем, что вас касается, и живо этим интересуется; мы отправляем к нему курьеров с известиями о вас ежечасно.

Больше она не расспрашивала, лишь чаще обычного бывала задумчивой и полюбила предаваться мечтам.

Когда она оставалась одна, голос говорил с нею; ей это было и немного страшно, и приятно, ибо она никогда не слышала ничего более галантного.

— Хоть я и решила никогда никого не любить, — отвечала ему принцесса, — и имею причины оберегать мое сердце от привязанностей, столь дорого ему стоящих, — а все же, признаюсь, мне было бы отрадно познакомиться с королем, у которого такой странный вкус, каков ваш, — ведь вы, должно быть, единственный в мире смогли полюбить такое безобразное существо, как я.

— Думайте что вам угодно, прекрасная моя принцесса, — возражал ей голос, — но я нахожу достаточное оправдание моей любви в ваших достоинствах. Однако же прятаться от вас заставляют меня причины иные, и притом столь печальные, что, знай вы о них, непременно бы меня пожалели.

Тогда принцесса стала уговаривать голос объясниться, однако он прекратил речи: ей слышны были теперь одни только вздохи. Все это встревожило ее: поклонник хотя и незнакомый и невидимый, он все же заботился о ней, да и пребывание здесь располагало желать какой-нибудь иной компании, нежели китайские болванчики. Потому-то она и начала скучать повсюду, и только голос невидимки умел с приятностью занять ее.

Однажды, самой темной ночью в году, она уснула, а проснувшись, почувствовала, что рядом с ее кроватью кто-то сидит. Она подумала, что это жемчужный болванчик, — он был поумнее других и приходил иной раз побеседовать с нею. Принцесса хотела было заговорить с ним, но тут кто-то взял ее руку в свои, пожал ее, поцеловал и уронил на нее несколько слезинок; от волнения таинственный гость не мог произнести ни слова; принцесса не сомневалась, что явился ее король-невидимка.

— Чего же вы хотите от меня, — сказала она со вздохом, — могу ли я любить вас, не зная и не видя?

— Ах, сударыня, чего требуете вы от меня за удовольствие разговаривать с вами? Я не могу показаться вам. Та же злодейка Маготина, что так жестоко обошлась с вами, обрекла и меня на семь лет страданий; пять из них уже прошло, и мне остается два года, горечь коих вы могли бы обратить в сладость, согласившись принять меня как супруга. Вы станете думать, что я наглец и требую от вас невозможного, однако, сударыня, знай вы всю силу моей страсти, всю меру моих страданий — вы не отказали бы мне в милости, которой я у вас прошу.

Как я уже говорила, Дурнушка скучала, и к тому же король-невидимка в том, что касается сердца и разума, казался ей весьма достойным: он понравился ей, и так любовь коснулась ее сердца, прикинувшись состраданием. Она отвечала, что для решения ей нужно еще несколько дней. Это уже означало добиться многого — заставить ее отложить на столь малый срок то, на что и вовсе не приходилось надеяться. Число празднеств и концертов удвоилось, пели теперь только брачные гимны, без конца принося ей подарки, роскошнее коих еще никогда не видывали. Влюбленный голос являлся развлекать ее, как только начинало смеркаться, и принцесса уходила к себе как можно раньше, чтобы подольше побеседовать с ним.