Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века
Шрифт:
Вообще, доступ в Пажеский корпус был в то время очень труден. Впоследствии же доступ значительно облегчился, почему и элементы, составлявшие контингент пажей, стали разнообразнее, а кастовая обособленность <…> сошла почти на нет. В мое время, наряду с представителем древнерусского боярства, например Нарышкиным, или громким титулом, не диво было встретить юношу со скромной фамилией, из детей выслужившегося генерала.
Очень понятно, что такая рознь порождала и резко отличавшиеся друг от друга партии. Получившие тщательное домашнее воспитание, родовитые дворяне держались особо от прочих сотоварищей, не могших равняться с ними ни воспитанием, ни средствами. Так было в стенах учебного заведения, так перешло и в жизнь. Собственно того, что принято называть товариществом в том смысле, как это понимается в других корпусах Военного ведомства, в Пажеском корпусе не было. <…>
Бывали, однако, случаи, когда всякая кастовая рознь исчезала и все пажи сливались душою воедино. Такое явление особенно сильно давало себя заметить при посещении корпуса государем. В этих редких случаях все становились товарищами по духу, всех одушевляла одна общая радость, все сливались в один общий восторг.
К такому, страстно ожидаемому событию начинали готовиться уже со второй недели Великого поста. Приготовления эти заключались в том, что с 11 часов утра одевались в новые куртки и все блестело чистотой и порядком. Для встречи государя всегда избирался камер-паж из числа лично известных ему. Последнее посещение корпуса в Бозе почивающим императором Александром II навсегда запечатлелось у меня в памяти. Я был тогда уже камер-пажом старшего специального класса, то есть на выпуск в офицеры. Это было в 1873 году, в среду на третьей неделе Великого поста.
В перемену между окончанием классных занятий и началом упражнений несколько человек, стоявших у окна, увидели царские сани, въезжавшие на двор <…>
Тотчас же раздались крики: «Государь, государь!» — и затем команда дежурного офицера поручика Даниловского: «Строиться!»
Государь поднялся сперва в младший возраст, где еще продолжались классные занятия. Между тем внизу, в помещении старших классов, все уже были в сборе, два старших класса, выстроенные и выровненные, с замиранием сердца ожидали появления обожаемого царя. Но вот раздалась команда: «Смирно! Глава направо!» — и в дверях нашей залы показалась его величественная фигура <…> В этот момент в другие двери вбежал покойный Бушен. Государь поздоровался с пажами и милостиво подал руку Бушену, поцеловавшему его в плечо. Подойдя к правому флангу, государь пошел по застывшему фронту пажей; на вопросительный его взгляд Бушен сейчас же называл пажа по фамилии. Многих государь узнавал и сам, потому что ему случалось видеть их на высочайших выходах и балах. Нередко царь был так милостив, что, остановясь перед кем-нибудь из знакомых ему пажей, приказывал передать отцу поклон. <…> Часто государь осведомлялся о том, в какой полк намерен выйти по окончании корпуса камер-паж, и давал совет, указывая, куда именно, по его мнению, лучше; в этом случае указание его считалось за указание промысла Божия и всегда свято исполнялось, хотя и не было обязательным.
Но вот государь обошел фронт и выразил желание посетить лазарет. Директор сопровождает его туда, а пажи, лишь только государь ушел, стремглав бегут в переднюю, и счастлив тот, кому удастся хотя одной рукой держаться за шинель государя. В этой шинели, во внутреннем кармане, всегда находился портсигар кожаный с серебряным ободком, всем нам хорошо знакомый. Очень понятно, что содержимое, за исключением двух-трех папирос, разбиралось на память, и все замирали в ожидании государя. Громкое «ура!» встречало его появление; он подходил к своей шинели, которая набрасывалась на него пажами. Затем с улыбкой, которую никогда нельзя забыть, обращаясь к пажам, государь спрашивал: «Оставили мне парочку папирос?»
«Оставили, Ваше Величество!»
«Ну, Бог с вами. Спасибо за службу».
«Рады стараться, Ваше Императорское Величество!»
«Бушен, отпусти их на три дня».
Громкое «ура!» было ответом на эту милость и сопровождало выход государя. Пажи помогали ему сесть в подкатившие к подъезду сани, застегивали полость и, окружив царские сани, бегом сопровождали царя до ворот корпуса. Это был обожаемый отец, окруженный беспредельно любящими его детьми.
На улице восторженные крики пажей утопали в кликах собравшегося народа, и долго, долго еще слышны были восторженные приветствия. Нечего и говорить, что не скоро могло успокоиться взволнованное молодое сердце…
Время от времени приезжали в корпус и присутствовали при ответах пажей члены Совета военно-учебных заведений и изредка главный начальник генерал-адъютант Н. В. Исаков. Чаще других из числа членов Совета бывал в корпусе <…> генерал В., почтенных уже лет, небольшого роста; сильно близорукий и глуховатый, он, однако, очень интересовался учебною частью и часто предлагал вопросы, вызывавшие в пажах веселое настроение. Помню я, как с ним произошел курьез на экзамене тактики. Этот предмет, составляющий, так сказать, преддверие стратегии, читал полковник Левицкий, увлекавшийся сам и увлекавший своим красноречием слушателей. Генералу В., внимательно вслушивавшемуся в ответ одного из лучших учеников, вздумалось предложить ему вопрос: во сколько времени сорокатысячный корпус, расположенный в шестиверстном районе, может быть выстроен в одну шеренгу. Отвечавший паж был видимо смущен столь неожиданно поставленным вопросом. Так как военная история, на которую постоянно ссылается тактика, подобного примера не дает, потому что при таком построении неприятель легко бы перебил всю армию, по одному человеку, начав с любого из флангов, полковник Левицкий, видя затруднение пажа и желая поддержать его, спросил генерала: «Позвольте, ваше превосходительство, узнать, в каком сражении было подобное построение?»
В свою очередь смутился и генерал. «Где именно, не помню, — отвечал он, — но где-то положительно было». <…>
Вообще экзамены, а в особенности экзамены в старших классах, имели большое значение и обставлялись очень серьезно: почти всегда присутствовала комиссия из членов Главного управления военно-учебных заведений. Но самое серьезное значение имели экзамены, обуславливающие переход из младшего специального класса в старший выпускной и сопряженное с успешным переходом в этот класс производство в камер-пажи, для чего надо было получить не менее 9 баллов в среднем выводе, при 12-балльной системе. Удостоенный производства в камер-пажи мог считать себя обеспеченным в отношении выхода в гвардию при каком бы то ни было исходе занятий в старшем специальном классе. В мое время камер-пажу почти что и некогда было заниматься науками особенно усердно. Камер-паж, кроме своей домашней внутренней службы, то есть дежурства по роте и по лазарету, и общей фронтовой службы: разводов, парадов, нес еще придворную службу, присутствуя при высочайших балах, выходах, обедах и проч.
Если принять во внимание, что наш выпуск состоял из девятнадцати человек, то весьма понятно, как мало времени останется на учение, и снисходительность начальства представится очень естественною. <…>
По окончании экзаменов, весною, старшие классы уходили на практические работы по топографии, иначе сказать, на съемку местности. Для этой цели обыкновенно выбирался <…> Петергоф <…>. Откровенно сказать, две недели, назначавшиеся на это занятие, незаметно проходили в самом веселом препровождении времени. Участки для работы назначались небольшие, так что часа в два с небольшим смело можно было кончить; остальная же часть дня и вечер были в полном нашем распоряжении; зоркий глаз офицеров, руководивших съемкой, отсутствовал, пажи сходились в назначенном месте, и шел пир горой; впрочем, к заре, то есть к 9 часам вечера, все были дома в бараке и до поздней ночи передавали друг другу впечатления дня…
Миллер Г. Воспоминания пажа// Исторический вестник. 1897. Т. 68. № 4. С. 165–172.
В. С. Кривенко
Из воспоминаний «Юнкерские годы»
Первое Павловское военное училище. 1871–1873 годы [34]
…После окончания курса в одной из провинциальных военных гимназий я приехал в Петербург в военное училище один, без товарищей, которые под руководством воспитателя «привезены» были ранее меня на несколько дней. Прямо с вокзала я направился в училище. Невский проспект меня не особенно поразил, по картинам и иллюстрациям я знал уже его, знал и столичные монументы; здание же училища показалось мне очень некрасиво, а подъезд и вестибюль очень небольшими по сравнению с тем, что я ожидал встретить.
34
Ранее Первый Санкт-Петербургский кадетский корпус. — Примеч. сост.
Из-под маленькой лестницы, из своей конуры, откуда тянуло жареным кофе, выскочил старик-швейцар в красной ливрее и указал, как найти дежурного офицера. Пройдя через небольшую приемную, я уперся в большой стол, за которым сидел насупившийся, свирепый на вид капитан с лицом, обильно заросшим черными волосами. Офицер резко оборвал мою речь и приказал отправиться в роту.
Этот неласковый прием обдал меня холодом и укрепил желание скорее перебираться из «академии шагистики» в инженерное училище, на что я имел право. О своем желании я заявил по начальству и был убежден, что через несколько дней буду переведен, но вышло совсем иное. Меня позвали к начальнику заведения <А. В. Приговскому>, очень мягкому и доброму человеку, который заговорил со мною языком военно-гимназического воспитателя и советовал остаться под его началом, рисуя передо мною в будущем радужные картины. Говорил генерал очень хорошо, хотя имел дурную привычку прерывать плавно льющуюся речь какими-то, видимо ободрявшими его, звуками «пхе-пхе».