Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века
Шрифт:
Это правило тесно связано с одной из прекраснейших черт Артиллерийского училища. Там господствовало полнейшее отсутствие всякого различия, в смысле товарищеских отношений, между богатыми и бедными, между детьми важных, знатных фамилий и сыновьями скромнейших провинциальных помещиков. В этом смысле товарищество устанавливалось тотчас же по вступлении в заведение и закреплялось на всю жизнь.
Это, может быть, одна из причин существования во всей русской артиллерии отменного товарищеского духа, которым артиллеристы справедливо гордились…
Фирсов Н. Новички. (Из воспоминаний о Михайловском артиллерийском училище пятидесятых годов прошлого века)// Русская
Н. Дьяконов (?)
Производство в офицеры
Школа гвардейских подпрапорщиков и юнкеров. 1858 год
В мае месяце 1858 года воспитанники военно-учебных заведений готовились к царскому смотру, образуя из себя отряд, командование которым было вверено директору 2-го кадетского корпуса генералу Степанову. Отряд состоял из 6 батальонов, батареи Михайловского артиллерийского училища и эскадрона Школы кавалерийских юнкеров.
В день высочайшего смотра отряд выстроился на Марсовом поле и по принятому порядку, после встречи государю, проделал все ружейные приемы под общую команду начальника отряда, произвел построения и хождения в колоннах и каре и уже готовился к церемониальному маршу, как произошло нечто необычайное: пока пехота строилась к церемониальному маршу, государь производил, по обыкновению, смотры училищам — сперва Артиллерийскому, а затем Кавалерийскому, и вдруг, неожиданно, по окончании смотра последнему, вызвал выпускных юнкеров и поздравил их с производством в офицеры, а это предвещало, что выпускные воспитанники других бывших на смотру заведений отставлены от производства, так как обыкновенно царские слова: «Выпускные, ко мне», — произносились после церемониального марша и относились ко всем выпускным.
Недоумевая, чем заслужили немилость государя, мы все еще надеялись, что не уйдем с поля без производства. Но увы! По отъезде государя, вслед за прохождением отряда церемониальным маршем, нам было объявлено ближайшим начальством, что причиной отставления от выпуска было неудовольствие государя смотром пехоты и артиллерии нашего отряда и что смотр будет произведен вторично, по возвращении государя из-за границы, исключительно выпускным воспитанникам, из которых было повелено составить отдельный батальон. Настоящею же причиною отставления от производства в офицеры, как мы узнали впоследствии, было недовольство государя за бывшие в последний год крупные шалости почти во всех заведениях, а в Дворянском полку было обнаружено чтение воспитанниками запрещенного журнала <А. И.> Герцена «Колокол». Вот почему, когда благороднейший генерал Степанов со слезами на глазах просил государя не наказывать воспитанников, так как если они дурно представились на смотру, то виноват он, начальник отряда, не сумевший обучить отряд, государь успокоил генерала, сказав: «Ты не виноват. Я вообще недоволен воспитанниками военно-учебных заведений».
Наша Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров ни в стенах, ни вне стен заведений ни в чем не была повинна или, как говорилось, не имела историй, а следовательно, выпускные пехотного отделения ее пострадали только потому, что находились в строю с другими заведениями, товарищи же подпрапорщиков школы — кавалеристы, представлявшиеся на смотру отдельно, как сказано выше, были произведены.
Ободренные своим начальством, отставленные от выпуска подпрапорщики вместе с младшими воспитанниками вернулись в школу в строевом порядке и тогда только были распущены к родным, с которыми спешили поделиться горем. А уж точно отставление от выпуска, хотя всего на один месяц, было для нас горе.
Давно, чуть ли ни за полгода, были сосчитаны дни, которые надлежало провести в стенах заведения, а с назначением смотра были сосчитаны даже часы до момента, когда услышатся радостные царские слова: «Выпускные, ко мне», за которыми питомцы военно-учебных заведений почувствуют себя впервые свободными, и сколько прелестей сулила эта свобода! Сколько радости представляло облечься в офицерскую форму и показаться свету!
Переодевание сопровождалось обыкновенно некоторою торжественностью. На квартире одного из выпускных собирался кружок наиболее сдружившихся товарищей; туда же приходили школьные лакеи, большинство коих были крепостные. Приглашались обучавшие подпрапорщиков фронту унтер-офицеры гвардейских полков.
Родные мои были на даче, и в свободную городскую квартиру их я пригласил одеваться пятерых товарищей. На звонок в квартире высыпали ко мне навстречу все ожидавшие с нетерпением лакеи и унтер-офицеры. При виде меня одного без товарищей и смущенного широкие улыбки их застыли и приготовленные поздравления замерли. В волнении я мог только произнести: «Мы отставлены от производства». Добрые слуги не хотели сперва этому верить, а по сообщении подробностей смотра начали апатично собирать развешанные на стульях офицерские платья и расходиться к своим господам.
Отправился и я к родным на дачу. Там, конечно, отнеслись участливо, но я не мог побороть в себе грусть, и неудивительно — это была первая неудача, и притом на рубеже к самостоятельной жизни.
Считая виновными кадетские корпуса, с которыми у подпрапорщиков нашей школы всегда был некоторый антагонизм, мы окончательно озлобились на них, и злоба наша разжигалась еще более тем, что произведенные из юнкеров эскадрона товарищи весело разъезжали на лихачах и при встрече мы еще должны были им козырять. Отдавание чести было введено в принцип нашей школы, и директор ее А. Н. Сутгоф, отпуская на праздники к родным, постоянно напоминал, чтобы мы всегда были опрятно одеты, вежливы и отдавали бы должную честь.
По прошествии трех дней, данных выпускным для отдыха, начались ежедневные хождения их на плац 1-го кадетского корпуса и батальонные учения под сильно припекавшими лучами солнца. Ходить нам было далеко, и внимательное начальство побаловало нас, разрешив ездить на ученья в каретах со спущенными шторами. Садясь в кареты в полной амуниции и с ружьями, мы выходили за углом кадетского корпуса, дабы не возбуждать зависть кадет, и следовали строем на плац, где составляли вперемешку с пажами первый взвод 1-й роты батальона. Руководителем занятий батальона был назначен государем начальник Школы подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров генерал Сутгоф, а командиром батальона — ротный командир той же школы полковник Нобель.
Собственно говоря, учить нас было нечему, все выпускные воспитанники были фронтовики; нужно было только сколотить батальон, то есть урегулировать шаг да подтянуть офицеров, которые в то время в кадетских корпусах не отличались молодцеватостью и устав знали плохо. Ну уж зато генерал Сутгоф пробирал же их беспощадно. Вскоре вместо них поставили командовать взводами фельдфебелей из выпускных воспитанников, и батальон стал ходить еще стройнее.
Ежедневно в течение июня производились ученья, а 30 июня, на другой или третий день по возвращении государя из-за границы, был назначен смотр батальону в Петергофе. В назначенный час батальон выстроился на плацу кадетского лагеря. После получасового ожидания раздалась команда для встречи государя. Командир батальона лихо отрапортовал, и государь, поздоровавшись и проехав по рядам сумрачно, приказал начать ученье. Как на первом смотру, мы проделали ружейные приемы, но только что повернулись для построенья колонны справа, как раздалась царская команда: «Отставить». Весь батальон помертвел, думали: опять неудача, но генерал Сутгоф тотчас подъехал к батальону и передал приказание заменить взводных офицеров фельдфебелями, под командою которых и окончился смотр благополучно.