Как это было

Ларри Ян Леопольдович

Кончив затянувшуюся беседу, коммунщики начали разгружать воз. Клетки с гусями и кроликами вычистили тут же, положили свежую подстилку, засыпали корму и налили чистой воды.

— Ладно, живет до завтра.

Тарасов, наблюдая с любопытством за работой, чесал затылок, а вскочив на подводу, крикнул:

— По-хозяйски относитесь к добру… Однако завтра приду смотреть, как пахать будете…

И уехал.

Ничего в волнах не видно

Утром Федоров переписал всех на бумагу: больших — на одном

листе, малых — на другом.

Получился такой список:

1. Федоров Иван

2. Мих. Бондарь

3. Кузя Игнатьев

4. Ник. Бубнов

5. Сережа гармонист Лепкин

6. Юся Каменный

7. Алексей Рябцов

1. Санька

2. Мишка

3. Катя

4. Костя

5. Семка

6. Васька

7. Пашка

8. Петька

— Всего у нас стало-быть пятнадцать душ, — сказал Федор. — Хватит!

— Не в том дело, что мало. Надо, чтобы толк был от этого, А не то суетня одна получится… Порядок давайте установим… я думаю, мы сделаем так: Ваську, Семку и Петьку нарядим удить рыбу. Остальные ребята пускай собирают травы. Катя будет у нас за хозяйку.

Катя покраснела и закрыла лицо руками:

— Дык…

— Чего еще?

— Я ж не умею…

— Врет, врет! — закричали ребята. — вчера и кулеш и уху варила.

— Ну, коли так, назначаем Катю временной поварихой, а там посмотрим… Остальные пахать.

— Это — да! — сказал Никешка, — дело теперь колесом пойдет.

— А корм-то кто задаст зверью?

— Эка — голова! — ударил себя по лбу Федоров, — про главное-то и позабыл. Пожалуй Кате придется взять на себя и это дело… Или вот что: удить рыбу хватит и двоих, а третий поможет Кате покормить птицу и кроликов. Гусей привезенных пока не выпускайте. Дайте им побольше корму на сегодня. Кроликов перетащите на островок. Ну, кажется все… Пошли!

Солнце выкатилось из-за леса, словно пылающее тележное колесо. По озеру заклубились редеющие туманы. Над полями медленно потянулись черные стаи воронья.

На пашне слышалось только кряхтенье. Кузя тащил постромки, открыв широко рот и тяжело дыша. Юся Каменный шел, опустив голову вниз и волосы свешивались ему на глаза, Федоров шагал, голову вверх. Крупные капли пота стекали со лба на нос.

Пахать было трудно. Земля уже два года лежала необработанной: была она ссохшаяся и твердая; комья ломались, как камни; лемехи при толчках вылетали из земли. Никешка, словно приросший к плугу, пахал усердно, забыв про все на свете. Работа была тяжелой особенно потому, что плуг тащило шесть человек, которые тянули его неравномерно, то ослабляя постромки, то дергая так, что Никешка чуть было с ног не валился. Но твердой и опытной рукой он вел плуг и резал землю, откладывая широкие, прямые полосы..

В полдень на пашню прибежала Катя. Она принесла кулеш и уху и, поставив все это в тень, сказала несмело:

— Идите полдновать, дяиньки!

— Конча-а а-ай! — закричал Федоров.

Никешка выдернул плуг и, повалив его на бок, расстегнул мокрый ворот рубахи:

— Вот дочку нажить довелось…

Ну, спасибо тебе, красавица, спасибо… Подсаживаясь к котелкам, Кузя посмотрел на девочку и спросил:

— Чья ж это будет?

— А бабки Степаниды! — ответил за Катю Федоров.

— Богомолки, что ли?

— Во-во! Сама-то старая сумашедчая… Крестик себе сделала из прутиков… Целыми днями в бане торчит. На манер святой отшельницы. А девчонку посылала «в кусочки».

Федоров посмотрел на Катю и засмеялся:

— Бабка-то твоя поди уже окачурилась без тебя?.. Кто теперь кусочки собирает ей?

Катя отвернулась.

— Ну ее…

— У нас стало-быть лучше?

Отдохнув немного после обеда, коммунщики снова впряглись в плуг и снова, хрипя и обливаясь потом, потянулись с постромками на шее по пахоте.

После полден приехал Тарасов. На телеге у него лежал плуг, но лемехи были чисты. Видать Тарасов только, только собрался на пашню.

Увидев Тарасова, Никешка закричал дурашливо:

— Тпру… Стой, вороны-удалые!.. Закуривай!..

Глубокая тишина висела над землей. Раскаленный воздух слепил глаза и дышал таким зноем, что все вокруг казалось белым, дрожащим пламенем. Где-то в вышине, недоступной глазу, звенели жаворонки. Небо висело раскаленное и чистое, лишь кое-где в ослепительно-синих просторах плыли редкие облака, словно клочья белого пара.

А на земле пошаливал сухой и горячий ветер, катился по пашне, поднимая сухую пыль, взвивался вверх и поверху летел к лесу, ероша зеленые кроны деревьев.

— Ух, сушит как! — сказал Тарасов, слезай с телеги.

Федоров вытер рукавом проступивший на лбу пот и спросил:

— А ты что же? Не запахал еще разве?

— Свое запахал, — почесал переносицу Тарасов, ну, и это…

Коммунщики насторожились.

— Одним словом вам приехал помочь, — выпалил Иван Андреевич, — да только вы не говорите в деревне..

— Дорогуша! — полез Никешка с распростертыми объятиями, — дозволь к бороде твоей приложиться.

Коммунщики весело переглянулись, а Федоров, улыбаясь во весь рот, подошел к Тарасову и положил ему руку на плечо:

— А что, Иван Андреич, — сказал Федоров, — человек ты одинокий, вроде бы, как и мы… Чего бы тебе не присоединиться к нам? Тоже ведь живешь не ахти как. День голодный — два дня так. Ну, вот и давай бедовать вместе.

— Это верно, — сказал Тарасов, — на миру и смерть красна. Только…

— Ну?

— Я уж лучше так подмогу вам, — а там в случае чего, мало ли что может бывать, вы мне подможете…

Уговаривать Тарасова не стали. Время не такое было, чтобы тратить его на разговоры. Нужно было торопиться перепахать землю и начать строить жилье на зиму.

— Ну, спасибо и на этом, — сказал Федоров.

Помощь Тарасова подоспела во-время. На другой день крольчихи метали второй помет, и для крольчат пришлось устраивать новые вальеры с гнездами.

На пашню уехали Юся, Бондарь, Рябцов и Сережка. К рассвету прибыл и Тарасов. Он начал пахать целину, а коммунщики приступили к перепашке всего запаханного за эти дни.