Как на Дерибасовской угол Ришельевской
Шрифт:
Киносъемочная группа прикрытия спускалась на причал, где вертел краном передовик Фаткудинов. Заметив доброе выражение морды Канона среди заливающихся хохотом статисток возле режиссера Моргунова, Фаткудинов на кране стал догадываться, как Штирлиц у полуподвале: что-то у них не сложилось. И от такой мысли уронил поддон на причал.
— Что ты наделал! — заорал бригадир. — Теперь, мать твою туда, придется, пошел ты туда же, выкупать это такое же оливковое масло, мать и его, за свои собственные деньги, их тоже мать.
И бригада стала весело собирать упавшие на причал и слегка согнувшиеся жестяные банки с дефицитным грузом, на который предварительные заказы были давно собраны.
Съемочная группа уже смылась с территории порта, а Фаткудинов все еще думал за последствия этого кино.
— Ты что там, спишь? А ну веселее…
Фаткудинов оторвал поддон от причала, поднял его на метровую высоту и бережно грохнул вниз.
— Что ты наделал! — снова заорал бригадир…
Притихшая Майка и возбужденный больше моряков своей собственной лекцией Гончаренко шли к трапу в разных настроениях. Вахтенный на всякий случай взял автограф и у Майки.
— Ну и помполит у вас, — посочувствовала Майка, расписываясь на открытке с памятником Ленину.
— Так я ж говорю, пидор хуже прежнего, — попрощался вахтенный.
Будь капоновское шобло пофартовее, иди знай, чем бы завершились приключения этого чемоданчика. Но ко всем делам нам еще не хватало, чтоб какая-то не самая знаменитая одесская банда вот так нагло и раскрутила в присутствии КГБ международное революционное движение на лимон долларов, который-таки да лежал в «дипломате» на том «Друге», только у. совсем другой каюте. Иди знай, может, Капон использовал бы эти деньги с гораздо большей пользой, чем тот ветер, на который их, как и многое другое, выкинули во времена, когда мы жили в могучем и непобедимом снаружи и изнутри Советском Союзе. И эта история могла бы еще раз прославить наш город. Так если не каждый наш скрипач Ойстрах, то любой Капон и подавно не Аль. У Одессы на этот счет не всегда бывали удачи, что доказывает старинная песня «На Молдаванке музыка играла, а фраер сам с собою танцевал».
С тех пор многое изменилось, и мы стали сенегальцами. Потому что если «Эссен» по-немецки кое-что означает, так «г» по-русски все понимают без словаря. И выходит — СНГ. Хотя, если государство бывает зависимым, то кому надо такая страна? А если в том смысле, что от нее ни черта не зависит — так тем более. Но не это же главное. Главное, что Одесса стоит, как и в те времена, когда Андропов дорвался до кинотеатров и парикмахерских в рабочее время. По этому поводу кое-кто перестал рисковать ходить днем по кабакам. Так Моргунов с Капоном не были шлангами и с песней воспользовались такой ситуацией. Но это уже совсем другая история…
Шел трамвай десятый номер
Если в Одессе чего катастрофически не хватает, так — домов для мемориальных досок. И это хорошо. Потому что, если бы кто-то решился открыть мемориальные доски в честь всех по-настоящему великих деятелей, связанных с нашим городом, Одесса превратилась бы в сплошной мраморный дворец, внутри которого для удобств обитателей вряд ли несло хуже, чем сейчас.
Хотя город в меру обвешан памятными досками на сохранившихся домах, барельефов все равно не везде хватает. Может, поэтому некоторые из них скачут по зданиям, будто воробьи по деревьям. Или это неправда, как в свое время на Дерибасовской навешали барельеф с надписью, что великий Пирогов жил в Центральном гастрономе? А потом эта доска исчезла вместе со шматом фасада, лишний раз доказывая: известные ученые знали, где поближе селиться. Возле церквей, переделанных в планетарии, они почему-то не околачивались. Или знаменитый Менделеев с той же Дерибасовской, даже без его громоздкой элементарной таблицы, которой пугают школьников. Вы думаете, что он обитал в доме, где пишется «Оптика», хотя нигде в мире не зарегистрирован портрет этого ученого с очками на носу? Так Менделеев был не дурнее соседа по улице Пирогова, и поэтому жил рядом с «Оптикой» в том самом месте, где написано за колбасу. Правда, некоторые утверждают: вывеска колбасного магазина тоже что-то вроде мемориальной таблички. Потому что сегодня нормальная колбаса засекречена от населения не хуже других полезных ископаемых, которых хорошо знал Менделеев и не заносил в свою таблицу на благо человечества. Хотя, между нами, подавляющему большинству людей шмат колбасы главнее окиси натрия.
Так
Очень смешная табличка до сих пор висит в районе Триппер-бара напротив книжной фабрики Инбера. Так тот район не столько знаменит этим самым Инбером или Триппер-баром, как улицей Тон Дык Тхана, извините за выражение. Потому что вряд ли кто-то даже под страшными пытками расколется, кто это такой и зачем он нам надо. Тем не менее, старинная улица Тон Дык Тхана и книжная фабрика Инбера стоят на своих местах в первозданном виде.
Что там было у этого Тхана — хрен его знает. А вот у Инбера имелась фабрика. Маленькая, старенькая, но своя. Потом пришел октябрь с большой буквы и тупому Инберу популярно объяснили, что в этой фабрике имеют долю все, кто хочешь, кроме него. Но вместо доли мы получили дулю, как и дочка старого Инбера, которая стала зарабатывать на жизнь не чужими книжками, а собственными стихами.
Ухе потом какой-то умник решил: пора людям знать, что это место знаменито не только своими врачами от очень популярных любовных последствий и, пардон еще раз, Тон Дык Тханом. И в Триппер-бар люди стали бегать мимо таблички, что там родилась Вера Инбер. Так мало ли кто где родился. В том же Студзовском переулке, который был Купальным, а потом стал имени Инбер, только не книжной фабрики, а Веры, оказывается, родился и жил легендарный Петр Петрович Шмидт. О чем вывесили очередную доску. А потом подумали: если Шмидт там родился и жил, чего это переулок назвали не им? И ошибку исправили. Вместо того, чтобы переименовать улицу Шмидта в улицу Инбер и наоборот, запросто, по привычке, переписали табличку. Что Шмидт там не жил, а только родился. Так напротив висит табличка имени Инбер. Чтобы они не поссорились, Шмидта окончательно куда-то девали. А для удобства обзора туристов табличку насчет Инбер вытаскали из переулка на бульвар имени самого товарища Дзержинского. И получилось, что Вера Инбер родилась на бульваре дважды наркома Феликса, хотя в те годы бульвар Фельдмана уже потерял свое заглавие.
Так что с мемориальной памятью у нас, как и в других сферах человеческой деятельности. Прямо обидно. Потому что на улице Торговой неподалеку от самой памятной для каждого одессита мраморной таблички: «Тут 4/18 грудня 1905 р. відбулося друге засідання пленуму ради робiтничих депутатів м. Одеси» вполне можно повесить еще одну: «В этом доме жил Генрих Эммануилович Луполовер, который всю жизнь проработал товароведом в Плодоовощторге и ни разу не был под следствием».
Конечно, только с очень большим трудом можно себе представить товароведа, которого ни разу не дергал ОБХСС. Это было возможно или в сказке, или в том случае, когда в домашнем шкафу товароведа сидел не засохший скелет, а костюм с погонами. Так у Луполовера такой шикарной шмотки в битком набитом шкафу все равно не было. И хотя на его доме мемориальная доска не предвидится, Генрих Эммануилович не хуже того же Менделеева соображал из каких периодических элементов состоят рубины, бриллианты, золото и доллары. Потому, что еще кроме этого может скопить бедный товаровед за долгие годы, наглядно доказывая: благосостояние народа таки — да растет? Ну разве что пару кило облигаций на мелкие расходы.