Какого цвета любовь?
Шрифт:
И опять Аделаида позавидовала его умению говорить! Ведь, оказывается, за изысканностью речи вполне можно скрыть даже смущение!
…так вот! Эта комната – мой анатомический театр. То, что в шкафу, называется «учебные препараты». Эту коллекцию создал я. Тебе нравится?
– Очень… – Аделаида не могла прийти в себя от неожиданности и восторга. Глаза её загорелись, словно у гончей, учуявшей запах добычи. Она вспомнила о своей несбывшейся мечте убить Гиичку или сделать чучело голубя, и, видя всё это великолепие, ей стало даже как-то неудобно за скудость и примитивность мыслей. Какой дурацкий голубь, когда бывает такая красота!
– Шутить изволите, барышня?
– Очень… – Аделаида не лгала. Ей действительно тут нравилось. Ей нравился деревянный, местами
– Патологоанатомом.
– Мне очень нравится эта специальность! Иногда мне даже кажется, что она какая-то мистическая. Совсем необычная. Хотя, когда я маме сказала, что мне нравится, она сперва надо мной смеялась, а потом страшно разнервничалась. «Ты, – сказала она, – ненормальная! Люди мечтают быть первыми, мечтают быть лидерами, хотят зарабатывать деньги, мечтают о признании и уважении. Тебе же втемяшилось спрятать свой диплом в гроб?! Что я людям буду говорить, когда они меня будут спрашивать, кем моя дочь работает?! Гробовщицей?! Или в морге?! В трупах ковыряется?! На меня пальцем весь Город показывать будет! Здороваться перестанут! Для чего мёртвым врач, я тебя спрашиваю?!» Только я думаю, Владимир Иванович, какая разница – живой человек или мёртвый? Он имеет право расскрыть свою последнюю тайну… В морге как на суде: «Подсудимый! Вам предоставляется последнее слово!» Может, он в жизни был одинок и никто про него ничего не знает, а ему бы не хотелось так уходить… Владимир Иванович, я, кажется, говорю совсем непонятно, но я так чувствую, только не могу объяснить…
Да, детка… ты не знаешь, насколько сейчас права, – доктор устало опустился на стул, – понимаешь, я же действительно – последняя инстанция. Высший суд на Земле, если хочешь. Как бы тебе это объяснить?.. Я последний, кто может обвинить или оправдать человека, который в свою защиту больше никогда не сможет произнести ни слова. Мёртвые со мной разговаривают, рассказывают мне свои истории. Не словами, конечно, а по-другому. Я обязан восстановить честное имя или обвинить в преступлении. Например, самоубийство есть одно из самых страшных преступлений, смертных грехов, если хочешь. Раньше самоубийц хоронили за кладбищенской оградой, как страшных богоотступников. Я есть последнее звено, или связующее звено между этим миром, который суетится за окном, и Господом Богом.
Ке-е-ем?! – ну, уж этого Аделаида услышать здесь совсем не ожидала! – Каким «Богом»?! Бога нет! Вы что, правда думаете, что там на небе кто-то сидит и всё видит?! Там же наши космонавты и Юрий Гагарин летали и никого не видели!
Ты очень неглупая девочка. И Гагарин здесь ни при чём. Бог в душе каждого человека, у которого есть что-то святое. Если же ничего святого нет, если у него нет табу, то, конечно, нет и Бога! Только природа пустоты не терпит, и туда, где нет Бога, вселяется дьявол! В женщине, убивающей своего ребёнка, может быть Бог? Человек, написавший много лет назад донос на моего отца, был его близким другом. Говорят, он часто бывал у нас в доме, приносил презенты, дарил моей маме цветы. Как ты думаешь: у него могло быть что-то святое? Был ли у него в душе
– Бог? Почему он мог по растерзанным трупам, утопая в крови по колено, наступая на простреленные головы, идти к своим целям?! Эх, Аделаидка, я ещё рюмку выпью! – Владимир Иванович повернулся к ней спиной.
– Там написано «спирт»!
– Ха! В нашем Дворце Страдания только спирт и пьют!
Они помолчали.
«Спросить, не спросить? – мучительно взвешивала про себя Аделаида. – Страшно показаться дурой и испортить впечатление». С ней так жёстко и откровенно в жизни никто не разговаривал! Только Фрукт открыл ей несколько истин. Все разговоры папы сводились к тому, что он во вторник придёт в школу и выпишет все «четвёрки», чтоб потом показать маме. Мамины беседы сводились к тому, что Аделаида её «мучитель» и мама скоро утопится!
«Как утопится? – Аделаида вдруг оторопела от страшной мысли. – Ведь Владимир Иванович только что сказал, что самоубийство – страшный грех?! Что только человек без Бога в душе может совершать такие поступки! Получается, что если мама утопится, то у мамы его, что ли, нет?! – Аделаида уже плохо соображала, – видно, у меня снова поднимается температура», – подумала она. Ей стало душно. Она понимала, что давно пора домой, что, может, Владимиру Ивановичу с ней уже скучно и ему надо работать. Но она сама «поднесла ведро» к своим губам. Она пила, закрыв глаза. Это было как самый прекрасный пир. Вода это была непростая. Она родилась из долгого пути под звёздами, из скрипа ворота, из усилий рук.
Аделаида совсем растерялась, не зная, что предпринять. Уходить? Но у неё не было сил оторвать губы от родниковой прохлады. Молчать, чтоб не показаться глупее, чем он обо мне думает? Но как уйти, заранее зная, что всё это больше не повторится?! Спросить? Ведь больше никто не захочет ни с ней разговаривать на такие темы, ни ничего объяснять. Да, наверняка лучше спросить: как мы живём, зачем мы живём?..
Владимир Иванович! – Аделаида позвала негромко, но в помещении, таком далёком, что, казалось, весь мир по одну сторону океана, и только они вдвоём по другую, голос прозвучал неприлично раскатисто и резко:
– Вот тогда скажите мне: в нашем Городе есть Бог? У всего Города есть?
Он вздрогнул и опустил глаза.
– Не мне судить. Хотя я каждый день вижу столько, что мне уже кажется, здесь сама земля пропитана ядом. Ты знаешь, что современный Город третий на этой местности? Он построен на кладбище.
– Знаю.
– Когда меняли трубы парового отопления, на глубине полутора метров разрывали могилы. Видела? Этот Город стоит на костях. Что может быть большим вандализмом, чем разорение могил? Глумление над себе подобными?
– Я не знаю, что такое «вандализмом», а если трубы надо проводить?!
– Здесь вообще строить было нельзя! Нет же! Отгрохали десять заводов, кучу фабрик и четыре лагеря с заключёнными, которые на этих же заводах и работают. Зато теперь это их вотчина, их тёплый и сладкий дом, где всё уютно и тепло. Скажи мне сама: кто может быть счастлив в городе, стоящем на костях, где царят произвол и насилие? Где нет законов? Где каждый гордится тем, что украл, ограбил и даже убил! Здесь считается, что место настоящего мужчины в тюрьме. Раз сидел, значит, он гордый и независимый! Для него закон не существует, он никому не подчиняется. Безнаказанность порождает преступление. Если же всё-таки случилось невероятное, то есть, его посадили, и преступник отбыл срок, так это ещё почётней! Посмотри, с каким видом в компании произносят: «Я с ним знаком, а он сидел!» Как будто речь идёт об академике Павлове или Вавилове! Весь Город гордится своими связями с преступным миром, как раньше гордились тем, что их представили персоне, приближённой к императору! Преступность в этой республике всегда была в цене. А ещё после сталинской амнистии 1953 года, чтоб навести «порядок» в стране, выпустили на свободу всех бандитов, оставив париться на нарах только политических. Именно здесь, в этой южной республике он создал максимально удобные условия для их существования. Только в Большом Городе поселилось более двухсот воров в законе…