Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
— Кто там?
— К тебе Ваня Аксенов и еще один мальчик, — ответила мать.
— Пускай заходят.
Дама пропустила их в переднюю, и они с удивлением увидели на вешалке рядом с штатской одеждой командирскую шинель с ромбами на петлицах.
— Лифшиц! — шепнул Альтман.
— Похоже, — согласился Ваня. — Когда же он успел?
Вышел Коля и молча проводил гостей в свою пропахшую папиросным дымом комнату. Рядом с этой комнатой находилась гостиная, оттуда доносились приглушенные голоса.
— Давненько мы с тобою не виделись, Иван, — сказал Николай.
— Все некогда. А сейчас шли мимо, дай, думаю, зайду. Знакомься, это мой друг Лев Альтман.
Юноши пожали руки и изучающе осмотрели друг друга с ног до головы.
Ваня понял: оба остались недовольны.
— Ну, садись, рассказывай, как живешь. Все пишешь? Что нового сочинил? — спросил Николай.
— Некогда писать. Я, брат, готовлюсь в институт, алгебраические задачки решаю.
— Ну, что ж, тебя примут. Ты теперь рабочий класс — гегемон, а вот мне дорога к образованию заказана, — с какой-то несвойственной ему горечью проговорил Николай. Вынув из кармана серебряный портсигар, он, не предлагая гостям, достал из него папироску и закурил, жадно затягиваясь.
Дверь распахнулась. На пороге показался Арон Лифшиц. Окутав себя голубым папиросным дымом, он скрестил на груди руки.
— А, молодежь, наследники всей нашей славы! Можно к вам? — спросил Лифшиц, прищуренными глазами изучая лица незнакомых юношей.
— Заходите, — нахмурившись, разрешил Николай. — Знакомьтесь: Ваня Аксенов, Лева Альтман.
— Да, будет время — Лева станет Львом, — возвестил Лифшиц. — Люблю племя младое, незнакомое, не могу жить без него. Как только сойдусь с юношами, сам становлюсь моложе. — Лифшиц сел на спартански жесткую кровать Кольки. — Вы что же, рабочие парни? — спросил он, кивнув на их спецовки.
— Да!
— Чем люди дышат у вас на заводе? Какие проблемы волнуют рабочий класс? — задал Лифшиц прямолинейный вопрос.
— Проблема у всех одна — индустриализация страны, — сдержанно ответил Ваня.
Лифшиц скривил рот, иронически заметил:
— Ого! — И тут же добавил докторально: — Без социалистической революции в Германии, во Франции и Англии социализма в крестьянской стране не построить.
— Вот как! — удивился Альтман.
— Это у вас идет от бундовской закваски, от неверия в русского пролетария, — едко и даже злобно откликнулся Ваня.
В комнату заглянула мадам Коробкина, певучим голосом позвала:
— Господа, прошу в столовую, пить чай. Коля, приглашай своих друзей.
— Пошли, ребята, — позвал Николай.
В просторной столовой, у кадок с мясистыми фикусами, стояли хозяин дома Тимофей Трофимович Коробкин, лавочник Светличный, бывший владелец мельницы Сенин. Все трое явно были недовольны появлением в их компании рабочих парней.
Горничная внесла мурлыкающий самовар, заварила чай.
Лифшиц с раздражением раздавил в розетке окурок папиросы. Мадам поморщилась, поставила перед ним стакан чаю в серебряном подстаканнике, на котором были вырезаны два играющих лебедя. Лифшиц положил в стакан варенья, принялся размешивать его ложечкой.
«Странный человек, чего он хочет? Знает ли он, что мы только что были свидетелями его позора?» — думал Ваня, не спуская глаз с ордена на гимнастерке Лифшица. Этот орден гипнотизировал Ваню и как бы принуждал с уважением относиться к начальнику дивизии.
Горничная вошла с половой тряпкой, брезгливо вытерла мокрые следы, которые оставили на полу оттаявшие ботинки Альтмана. Юноша покраснел, поджал под себя ноги. Он чувствовал себя неуверенно среди незнакомых ему людей. Правда, в лицо он знал их всех, за исключением Светличного.
Неделю тому назад Альтман заходил в магазин Коробкина, на Университетской горке, и купил пару ботинок. Эти ботинки сейчас были на нем.
— Так на чем мы прервали наш разговор, Арон Львович? — спросил Сенин, почтительно обращаясь к начальнику дивизии.
— Вы начали рассказывать анекдот и, не досказав, ушли в детскую, — напомнил Светличный.
— Анекдот этот не для молодежи, и поэтому я пока воздержусь.
— Мы уже достаточно взрослые, — обиженным баском напомнил Николай.
Выпив стакан лаю, Лифшиц высокомерно и небрежно принялся расспрашивать о знакомых ему горожанах. Память у него была прекрасная, и он помнил многих.
Он поинтересовался, как живет инженер Калганов, квартирует ли на прежнем месте.
Тон вопросов начдива не понравился Ване. Допытывается, будто сыщик, пытается разузнать о настроении интеллигентов.
Аксенов и Альтман собирались извиниться перед хозяевами и уйти, но Лифшиц вдруг обратился к ним:
— Ну, а как вы, ребята, думаете: можно в нашей отсталой, чумазой, мужицкой стране построить социализм?
«Вот оно, опять начинается», — подумал Ваня и сжал кулаки, словно готовясь к драке.
Альтман встал и, смело глядя в глаза начдива, сказал твердо:
— Можно!
— Вот как? — удивился старший Коробкин, салфеткой вытирая кончики пальцев.
— А вы как думаете? — вопросом на вопрос ответил Альтман, не спуская глаз с Лифшица.
— А я полагаю — нельзя. Все заводы в России, в том числе и ваш паровозный, не что иное, как государственно-капиталистические предприятия. Вот Тимофей Трофимович нэпман, и он согласен с нами, что нэп — это не что иное, как ничем не прикрытое отступление партии к капитализму…
Альтман, заикаясь от волнения, перебил Лифшица:
— Если вы затеяли этот разговор специально для нас, для меня и вот для Вани Аксенова, то совершенно зря. Мы презираем галиматью, которой вы отравляете людей, и никогда не станем вашими единомышленниками. — И обратился к товарищу за поддержкой: — Правильно я говорю, Ваня?
— Мы комсомольцы, и нам не к лицу слушать контрреволюционные разговоры. Пошли, — сказал Ваня. Мысленно он унижал Лифшица, срывал с него все знаки достоинства, но сказать вслух то, что думал, не решался. Не мог обидеть человека.