Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
Вперед протолкался косолапый мужичонка в длинной, не по росту, шинели, поднял руку: безымянного пальца у него не было, видимо оторвало пулей.
— Дозвольте… вопросик?
— Говори.
— Со льду на небо не вскочишь и в землю не закопаешься… Интересуемся, кем возложена такая смертоубойная задача?
— Ах вон оно что… Командованием, партийным съездом, — ответил Иванов.
— Значит, коммунистами? — допытывался настырный мужичонка.
— Да, коммунистами.
— А в крепости до власти дорвались беспартейные — наш брат. Мы тоже беспартейные, беспартейные и беспортошные, —
— Не пойдем, не желаем идти против своей беспартийной власти, — зажужжали десятки голосов.
— Во главе мятежников стоит генерал Козловский, крепость кишит офицерьем, монархистами, эсерами, меньшевиками. Стоит ли родниться с Козловским? — насмешливо спросил Иванов. Его слова и язвительный тон произвели впечатление, толпа опять притихла.
На стол вспрыгнул низкорослый бородач. Задыхаясь от волнения, испятнавшего его впалые щеки, крикнул:
— Как же так наступать — матросы вокруг острова Котлин лед взорвали, кругом вода, а я, к примеру, плаваю как топор! Што ж мне, за здорово живешь идти на дно раков харчить?
— Я тоже не Сус Христос, прохаживаться по воде необученный! Потопну, никто и не увидит, как душа выйдет.
— Одним словом, на каменные стены не полезем, и точка, — решительно донеслось из гнетущего полумрака казармы.
— Точка, запятая, восклицательный знак! Бей его, ребята, я его знаю, — зашумел краснорожий детина и поднял над обнаженной бритой головой механика чугунно-грязный кулак.
Механик со злостью, всегда удваивавшей его силы, схватил детину за широкую кисть руки и, выворачивая ее, с силой рванул книзу. В наступившей тишине все услышали сухой треск кости. Детина по-бугаиному замычал и, медленно приседая, опустился на замусоренный пол.
— Я у Колчака служил, так и там никогда не били, а тут комиссар руки ломает, — со стоном бормотал детина.
— Не били потому, что ты сам, наверное, других порол! — крикнул один из делегатов, прибывший с Ивановым.
Неожиданно толпа расступилась, и сквозь образовавшийся живой коридор, тенькая шпорами, прошел вперед молодой человек в кожаной тужурке, красном галифе, подшитом потертыми леями из желтой кожи, и хромовых сапогах на высоких подборах.
— Что за шум, а драки нет? Ты откуда взялся и кто такой будешь? — обратился молодой человек к Иванову.
— Я командир полка, — вызывающе ответил механик.
— Командир полка здесь я, меня назначил предреввоенсовета Троцкий. — На выбритой левой щеке молодого человека темнел, наливаясь кровью, схожий на тавро, круглый осколочный шрам.
— Вот вы-то мне и нужны. Утихомирим вашу ватагу и пойдем, сдадите мне полк. Вас назначил Троцкий, а меня Ворошилов.
— Арестовать, вывести к забору и расстрелять к чертовой матери, как контру, — приказал молодой человек.
С полдюжины цепких рук потянулись к механику.
— Ну вы, полегче, — в сердцах пробормотал Лукашка, снимая с ручного пулемета предохранитель.
— Полк, стройся!.. Пойдем в крепость сдаваться. Вопрос решен окончательно и бесповоротно! —
Люди, набившиеся в казарму, все до одного переступили с ноги на ногу, не решаясь сделать первый шаг.
— Коммунисты, ко мне, — скомандовал Иванов, становясь спиной к стене и быстрым взглядом окидывая возбужденную толпу, выискивая в ней единомышленников. — Вы слышали, что приказал вам предатель? Он велел вам построиться и идти сдаваться на милость генерала Козловского. Но этому никогда не бывать, если есть в полку хоть один коммунист. Собаке собачья смерть. — В руке Иванова мелькнул новенький синий наган, сухо щелкнул курок — осечка; еще щелчок — опять осечка. Иванов выругался.
— Что ты делаешь? — пытаясь раскрыть коробку маузера, успел крикнуть молодой человек, но здесь пуля из нагана свалила его под ноги расступившейся толпы. Кровь струей ударила из затянутой черной кожей груди предателя.
— На тот свет отовсюду одна дорога, — примиряюще сказали из толпы.
— Теперь за него на том свете провиант получать будут.
— Коммунисты, ко мне! — тихо повторил Иванов, и тотчас вокруг него собралось человек сорок настороженных, готовых на все людей. — Смутьянов арестовать и препроводить в трибунал, да не забудьте вон того кривоногого бородача, — механик кивнул на угрюмого красноармейца, пустившего слушок о том, что вокруг крепости взломан лед; словно оцепенев, красноармеец не спускал испуганных глаз с холодеющего лица своего поверженного вожака.
— Надо сказать красноармейцам, что лед крепкий. Многие боятся воды, — напомнил отцу Лукашка. — Под вечер самолеты белых сбросили листовки, там написано — идти придется по пояс в воде.
— Товарищи, не верьте шептунам, — механик поднял руку. Все до одного повернулись к нему. — От верных людей из Кронштадта Ворошилов получил записку — лед цел. Ночью по льду мы дойдем до крепости и на рассвете ворвемся в город. А пока пусть каждый займется своим делом, чистит оружие, подгоняет снаряжение.
— Война кончилась, кому охота идти на смерть из-за какого-то мятежа, — нерешительно крикнул кто-то из дальнего угла и замолк.
Подошел солдат не солдат, а дед, весь в седой бороде, как в мыле. Заявил примирительно:
— Раз ты голова всему полку, не мешает тебе побеспокоиться насчет чайного и приварочного довольствия. Люди мы русские, а чай нам заваривают на хлебной корке.
— Ну это другой разговор. Такой разговор я люблю, и настоящий чай вам будет, — пообещал Иванов; он помнил, что в Москве Даша сунула ему на прощанье в вещевой мешок плитку кирпичного чая.
«В случае чего на хлеб выменяешь», — припомнил он слова жены и улыбнулся своей детской улыбкой. Как она там без него, в студенческом общежитии?
Красноармеец с черной повязкой через глаз сказал:
— Главное, табак! Без хлеба воевать можно, а без курева никак не можно.
— Да и паек дают обрезанный: только понюхаешь, а хлеба уже нет.
Александр Иванович послал сына за вещевым мешком. Затем велел позвать каптенармуса. Когда тот неохотно явился, приказал ему выдать каждому бойцу паек на два дня.